Клайв досадливо щелкнул пальцами:
— Леони всегда была для меня лишь соседкой… ясно, весьма импозантной… которая имела право пользоваться нашим гостеприимством.
— Нет, это явно было что-то большее! Она должна была искренне верить, что рискует чем-то большим, чем просто дружба, если история о спутнице мистера Кертиса станет общим достоянием!
— Я ни разу не дал ей повода предположить, что отношения между нами — нечто большее, чем просто дружба, хотя изначально у нас было что-то общее. Но мне пришлось бы обратиться к психиатру, подумай я всерьез о том, чтобы жениться на Леони, просто потому, что она хорошо держалась в седле, танцевала с той непринужденностью, с какой иные ходят, и была способна поддерживать светскую беседу, не выдавая ни единой своей мысли.
— Она была еще и очень красива, — сказала Мери, не желая Леони безвременной кончины, но понимая, что они оба говорят о мисс Криспин в прошедшем времени.
Он согласился:
— Да… если подписываться под общепринятыми стандартами женской красоты, твердыми и холодными, как грани алмаза. Теоретически, разумеется, все мужчины так и делают. Но это красота фотомодели на подиуме, и они по праву остерегаются ее, когда речь заходит о браке. Если красота чем-то подкреплена, отлично. Но лично я хотел бы быть уверен, что смогу любить свою жену, если, скажем, на ней резиновые сапоги, из-под платья торчит комбинация, а нос распух от насморка, даже крепче любить, чем в те минуты, когда она одета и причесана так, чтобы сразить наповал!
Мери принужденно улыбнулась:
— Это ваша лакмусовая бумажка? Так вы проверяете, способны ли полюбить человека?
— Нет, это не настолько важно. Но Леони не выдержала бы ни единой проверки на прочность — из тех, что есть в моем арсенале.
Не поднимая глаз, Мери поиграла ножкой бокала:
— Это делает любовь похожей на что-то, с чем приходится бороться, держать на расстоянии, словно поддаться любви — то же, что и потерпеть поражение!
— Ну, вам, женщинам, это может нравиться или не нравиться, но именно так считают мужчины, пока любовь не застанет их врасплох. И я сам не исключение, поверьте. Честно говоря, любовь осталась бы для меня чем-то посторонним, будь на то моя воля, но — щелк! — она внезапно выросла прямо передо мной в образе длинноногого большеглазого создания с потрясающей улыбкой, которое заявило мне, что любовь пока даже не берется в расчет!..
Мери глубоко, прерывисто вдохнула, не зная, кого он мог иметь в виду, если не ее, но не разрешая себе в это поверить. Сердце ее вдруг затрепетало, дыхание перехватило, она не смогла заставить себя сказать что-нибудь. Вместо этого, предприняв неудачную попытку показаться спокойной, она подняла бокал к лицу, но его бесцеремонно забрали у нее.
Отставив в сторону оба бокала, Клайв сказал:
— Это подождет. Вы пользуетесь им, как сеньорита веером, и пусть меня повесят, если я позволю вам играть со мною, когда я делаю вам предложение! Сейчас!.. Я все стараюсь сказать, что люблю вас, милый, маленький… кусочек льда! Что вы на это ответите?
— Н-ничего. Потому что вы шутите. Этого просто не может быть!
— Я шучу? По-твоему, я играю с тобой?
— Нет. Но вы не можете заставить меня давать показания, а через минуту говорить о любви!
— Вот как? Тогда тебя ждет еще немало сюрпризов. — Клайв протянул руку и привлек ее к себе, изучая ее лицо, каждую черточку, и потом приник к ее губам в поцелуе, который становился все настойчивее и требовательнее.
Сперва она сопротивлялась, сражаясь и с собственным желанием уступить, и с каким-то онемением, которое удерживало ее от этого. Но мало-помалу напряжение, как волна, тихонько откатилась прочь. И когда жизнь ворвалась в ее скованное тело, она с удивлением поняла, что отвечает на его поцелуй. Вскоре все мысли отступили, оставив лишь чувства и глупый нежный шепот, и, даже когда Клайв отпустил ее, ей показалось, что она все еще в его невидимых надежных руках.
Дрожащий свет, проникший снаружи, — свет фар машины, разворачивающейся на площадке внизу, — привел их в чувство. Вздрогнув, оба немного отступили друг от друга; Клайв отошел задернуть шторы и вернулся к Мери с чарующей улыбкой.
— Ну? — спросил он, подбадривая ее.
Мери подняла ладони к горевшим щекам, стараясь охладить их.
— Я не знала! Я просто… не знала! — забормотала она.
— Обо мне?.. Или о себе?
— О тебе, конечно. С тобою всегда была мисс Криспин, и ты не подал мне даже знака, даже когда… поцеловал меня.
— Забудем про самый первый поцелуй. Так целуют детей — чтобы перестало болеть ушибленное место. В те далекие времена я еще не был в тебя влюблен.
— Ты пожалел меня!
— Отнюдь. Ты абсолютно ясно дала понять, что не считаешь себя объектом для жалости. Но я был заинтригован этой невероятной смесью робости и мужества, здравого ума и жуткой путаницы в мыслях: я с таким еще никогда не сталкивался. И когда, несколько раз за тот вечер, меня посещала мысль: «Это же чистый лист! Таких просто не бывает!» — я начинал гадать, не ждала ли ты совсем других поцелуев той ночью?
— Я вообще не ждала, что ты меня поцелуешь!
— Дорогая моя, это стало ясно почти сразу же. Когда ты была потрясена до глубины души этим моим братским приветствием, каким я встречаю Нелли, я понял, что не успокоюсь, пока не выясню, что же способно тебя завести. Ты проявляла живейший интерес к окружающему миру, но была слишком ранимой, чтобы я мог оставить тебя исследовать этот мир самостоятельно. Я не представлял себе, как держать тебя под присмотром, пока не сумел найти выход и привезти сюда, заманив работой над бумагами Кэборда. Знал только, что иначе поступить не могу.
— Я не была такой уж уязвимой. По крайней мере, не со всяким.
— И тебе не терпелось доказать мне это. Но пусть ты и окружила себя крепостными стенами, которые бы сделали честь Гибралтару, я — человек терпеливый и приготовился грызть твой гранит понемногу, дюйм за дюймом. Опасался лишь минут, когда тебе покажется, что роль монолита не такая уж и интересная. Тебе повезло в один из таких моментов — и слава богу — тебе не попалось ничего более угрожающего, чем твой покорный слуга. Но клянусь тебе, я покрывался холодным потом при мысли, что однажды ты растаешь или распадешься… то есть что там может сделать Стоунхендж,[5]когда решит, что стоять ему надоело… в объятиях какого-то другого человека, которого я мог никогда не повстречать и наверняка бы возненавидел, если бы повстречал. К тому времени, разумеется, я был безнадежно, окончательно влюблен в тебя!
Мери рассмеялась, чувствуя чистое, неподдельное счастье.
