Книга Лобное место. Роман с будущим - Эдуард Тополь

Новокузнецкая улица и в наше время, в две тысячи четырнадцатом, выглядит не по-московски тихой и провинциальной. Хотя если знать, что она была главной улицей в Кузнецкой слободе, изначально здесь жили не самые тихие люди. Днем они ковали кольчуги, сабли, серпы и подковы, а к ночи прикладывались к медам и брагам. Позже, в XVII–XIX веках, тут появились богатые особняки Целибеевых, Бахрушиных и Татищевых, доходный дом Брокша, а в советское время, после ликвидации буржуев, один из них, дом Бахрушиных супротив деревянного храма Спаса Преображения на Болвановке, заняла Прокуратура Москвы. Позже, после ликвидации ликвидаторов, то есть в наше время, в особняке Бачуриной у станции метро «Павелецкая» находился «Дом приемов ЛогоВАЗа» Бориса Березовского. Если бы сейчас, в шестьдесят восьмом, я рассказал ему, полунищему двадцатидвухлетнему выпускнику Лесотехнического института, про его фантастический взлет и страшную гибель, он бы счел это бредом сумасшедшего…

Но пока у «Павелецкой» никакого «ЛогоВАЗа» не было, зато была трамвайная остановка и большой цветочный киоск. Вдохновленный десятью рублями, водитель «Матроскин» оглушительно рявкнул санитарным ревуном, сделал крутой левый и поперек затормозившего встречного движения лихо пересек Садовое кольцо из левого ряда прямо к станции метро.

— А? Как я их?! — сказал он хвастливо.

— Класс! Останови у цветочного… — и я выскочил у цветочного киоска.

В киоске было по-осеннему негусто, только какие-то явно несвежие хризантемы и поникшие кладбищенские гладиолусы. Но в углу стояло целое ведро замечательных алых «бархатных» роз.

— Розы почем? — спросил я у пожилой продавщицы, читавшей какой-то журнал.

— Двадцать пять, — бросила она, не отрывая глаз от журнала.

— Двадцать пять чего?

— Копеек…

— Копеек? — изумился я, еще не привыкший к мизерным советским ценам.

Но продавщица поняла меня наоборот.

— Так ить крымские! Бархатные! — и подняла на меня насмешливые глаза: — А ты чо хотел? По пять копеек?

— Мне всё ведро!

— Чи-и-иво? — изумилась теперь она.

— Все розы, пожалуйста.

— Их двадцать штук!.. — Она все еще не двигалась со своего стульчика.

— Замечательно! — Я достал деньги и отсчитал пять новеньких рублей.

Только убедившись, что я действительно заплачу такие деньги, она принужденно вздохнула, корешком вверх отложила журнал на прилавок (это оказался роман-газета «Из тупика» Валентина Пикуля), встала, сделала три шага к ведру с розами, нагнулась, оттопырив пудовый зад и показав под юбкой край лиловых рейтуз с начесом, и вытащила из ведра все алое облако роз на длинных мокрых стеблях.

— Заверните в целлофан, — попросил я.

— Цело — что? — переспросила она, и я испугался — а был ли в то время целлофан?

Но оказалось: это она проявила свое классовое ко мне презрение, почерпнутое из советской литературы.

— И в «Правде» будешь хорош!..

Розы, закатанные во вчерашнюю «Правду», были прекрасны, невзирая на правдинские заголовки про подъем животноводства в СССР и борьбу за свободу в Африке.

— Это мне? — изумилась Алена, когда я с цветами вернулся в машину.

Я запоздало подумал, что надо было и для нее вытащить из букета хоть одну розу. Но не разворачивать же теперь весь букет!

— Извини, это наш пропуск в прокуратуру, — сказал я ей и добавил водителю: — Быстрее, поехали!

— В прокуратуру? — переспросила Алена. — Мы идем в прокуратуру?

— Ну, да! Ты же хочешь увидеть Акимову, — странно органичным образом я вдруг перешел с ней на «ты». — Акимова — следователь Московской прокуратуры. Это здесь, пошли!

Наша машина уже стояла перед красивым двухэтажным особняком с ярко-зеленым фасадом с белыми колоннами и белыми оконными рамами. Держа перед собой алый букет, как знамя, мы вошли в прокуратуру, и я в растерянности остановился — тут не было ни вахтеров, ни охранников, только Леонид Ильич Брежнев с тремя медалями Героя Соцтруда на пиджаке смотрел на нас с большого настенного панно и высокая старая уборщица в сером халате возюкала по полу половой тряпкой, накинутой на швабру с деревянной ручкой.

— Вы к кому? — спросила она, увидев мое замешательство.

— К Акимовой, — ответил я и добавил заранее приготовленное: — Из Генпрокуратуры.

— Акимова на втором этаже, — уборщица кивнула на широкую парадную лестницу со старинными деревянными перилами, загнутыми в окончаниях в толстые «бараньи рога».

И мы беспрепятственно прошли к этой лестнице, а уборщица половой тряпкой затерла наши следы на мраморном полу с красивым, но уже полустертым дореволюционным орнаментом.

Поднимаясь по бордовой лестничной дорожке, я вдруг подумал: а действительно, зачем охранники, если им и так принадлежит вся страна? Это у нас после разгула бандитизма в лихие девяностые половина самого работоспособного мужского населения насиживает себе геморрой у входов всех государственных и негосударственных учреждений, магазинов, больниц и даже в подъездах старых хрущевок. А в СССР с массовым бандитизмом было покончено еще в лихие тридцатые, а все открытые диссиденты и противники советской власти стеклись сегодня в Серебрянический переулок, и их оказалось не больше двух сотен на всю Москву — ну кому они физически опасны? Впрочем, даже если в этой прокуратуре есть вахтер, который сейчас отошел в сортир, разве он не впустил бы нас с таким букетом старшему следователю, советнику юстиции Людмиле Акимовой лично от генерального прокурора страны?!