А потом наступил переломный момент.
День казался не особо благоприятным, на какой-либо прогресс особой надежды не было. За окном стояла весна, цвели деревья, а Джоди сидела в кабинете в пуловере и кардигане, спасаясь от кондиционера, сам же Джерард был несколько не в форме, не такой сосредоточенный, как всегда. Они перескакивали с темы на тему, но никак не могли нащупать ничего интересного, и к концу сессии уже совсем выбились из сил. Джоди решила, что на этом все. Пора домой. Но тут в отчаянной и доблестной попытке Джерард поинтересовался, что ей снилось.
Джоди: Обычный белый шум.
Джерард: Что значит белый шум?
Джоди: Ну, вы же знаете. (Вопрос ее разозлил, поскольку она все время использовала этот термин.)
Джерард: Будь добра, приведи пример.
Джоди: Ну, скажем, я на вечеринке, разговариваю с какими-то незнакомыми людьми. Потом замечаю собственное отражение в зеркале и вижу, что я полуголая, но совершенно ничего по этому поводу не чувствую. Потом оказываюсь в доме родителей, что-то ищу, но не помню, что. Даже во сне это не казалось мне важным. Ну, вот такое. Это белый шум.
Джерард: (Молчит).
Джоди: Извините. Я старалась.
Джерард: Я знаю, что старалась.
Джоди: (Молчит).
Джерард: Значит, на этом все?
Джоди: Наверное.
Джерард: (Молчит).
Джоди: Погодите. Еще был сон про Даррела.
Джерард: Про Даррела?
Джоди: Я о нем совершенно забыла и только что вспомнила.
Джерард: Расскажи.
Джоди: Даррел приехал в гости. А я в этот момент записывала сон, его сон. Это был сон Даррела, который я смотрела за него. У меня оказалась целая тетрадь Дарреловых снов, с самого детства. Я смотрела их за него и записывала.
Джерард: Продолжай.
Джоди: Да и все. Я спросила, помнит ли он что-нибудь из этих снов, но ему это оказалось неинтересно, он не хотел говорить об этом, а потом ушел.
Джерард: А что ты чувствовала, пока это все происходило?
Джоди: Страх. Мне было страшно.
Джерард: Что тебя испугало?
Джоди: Да все. Жутковато было.
Джерард: Но потом ты этот сон забыла. Я только что спрашивал, и ты сказала, что был лишь белый шум.
Джоди: Наверное, я его вытеснила.
Джерард: А еще какие-нибудь чувства помнишь? Кроме страха?
Джоди: В общем, нет. Нет. Я просто испугалась. Я бы сказала, довольно сильно.
Джерард: Чего-то конкретного?
Джоди: Думаю, за Даррела. Он как будто был в реанимации или что-то вроде, безжизненный, совершенно отчужденный. Это казалось ужасным. Тот факт, что он собственных снов не смотрел. Как будто его нет. Не существует.
Джерард: А ты делала это за него.
Джоди: Да.
Джерард: И занималась ты этим, потому что…
Джоди: Потому что я его люблю.
Джерард: Ты во сне ощущала любовь к нему?
Джоди: Да. Ощущала.
Джерард: Значит, во сне тебе было страшно, и в то же время ты испытывала к нему любовь.
Джоди: Да.
Тема на какое-то время повисла в воздухе, потом Джерард посмотрел на часы. «Предлагаю вернуться к этому на следующей неделе. Я прошу тебя записать этот сон максимально подробно и принести на следующую встречу. Это твое домашнее задание».
Джоди встала, сняла кардиган и убрала его в сумку, взяла с вешалки ветровку и на выходе сказала Джерарду спасибо. Подошла к лифту и нажала кнопку. Она ждала, смотрела на двери, на свои ботинки «Доктор Мартенс», на геометрический узор ковра – синие и оранжевые фигурки были столь крошечными, что в целом он казался бежевым. Вдруг у нее в душе поднялся какой-то едкий ветер, который даже не натыкался ни на какие препятствия, словно внутри у нее был сплошной пустырь. Джоди подумала о том, чтобы спуститься пешком, но чувствовала, что ее как будто приклеили к этому месту, словно ковер и подошвы ботинок слились воедино, как кожный трансплантат. И уже стоя там, она понимала, что пути обратно нет, что простота, которая была здесь только что, утрачена навсегда. Что она больше не будет сидеть перед Джерардом, думая, о чем поговорить. Не будет больше шуток об ее безупречном детстве. Сон оказался извлечен на поверхность, а вслед за ним неизбежно последовали и воспоминания, словно связка жестяных банок, привязанная к машине, в которой едут молодожены, и это уже необратимо – она больше не сможет вытеснить эти образы, засунуть их обратно в забытье.
Воспоминание хорошо перенесло погребение и вернулось к ней в первозданном виде, такое же яркое, многомерное, часть ее жизненного опыта во всем спектре восприятия – вкус, запах, тактильные ощущения… и все то напряжение. Но зато без зрительного образа, все оказалось окутано тьмой. По мнению Джоди, это связано с тем, что события происходили ночью. Либо же она тогда намеренно закрыла глаза, изначально решив ограничить восприятие этого болезненного момента. Первый взрыв принес исключительно боль и тревогу, но потом Джоди поняла, что может сдаться, и что капитуляция – это ее способ освободиться от этого, билет на свободу. Сейчас ей оставалось надеяться лишь на то, что она была соучастницей, сыграла в этом определенную роль, потому что если так – она все еще могла бы его любить, и ничего не пришлось бы менять. Но ей тогда было всего шесть, а Даррелу – двенадцать, и Джоди не в состоянии была вообразить, как могла быть в этом повинна.
26. Он
Наташа вернулась домой, но Тодда не простила. Во многом все стало как раньше – они вместе ужинают за столом, она учится, убирает дома, к ним кто-нибудь то и дело заходит, но теперь Наташа раздевается в ванной и засыпает раньше, чем он ляжет, помимо этого, она установила жесткий комендантский час, что является большим испытанием для его терпения, которое она продолжает истязать и непрекращающимися разговорами об украшении стола и кого куда посадить, уж не говоря про коляски и детские сиденья для машины, в то время как ничего из этого не выражает ни любви друг к другу, ни любви к сыну… еще и имя ребенка стало предметом многочисленных обсуждений и споров, в которых задействованы все ее друзья и соседи. Наташа не успокоится, пока не изучит всю мальчиковую половину толстенной книги под названием «Детские имена последнего века». Она отказывается понять, что такие варианты как Хершил и Роскоу вообще обсуждать смысла нет, а во все увеличивающемся «коротком списке» наверху пока остаются Клэринс и Эмброуз. На зеркале в ванной наклеены бумажки с именами типа Чонси и Монтгомери, которые то и дело меняются местами в зависимости от приоритетов. «Нельзя отвергать имя лишь потому, что оно тебе не нравится», – абсурдно заявляет Наташа.
