ГЛАВА 12
Дневник бабушки — Ольги Петровны
— Танюша! Ты куда засобиралась так неожиданно? Вчера же весь день влежку пролежала. Ты же совсем больная. Поверь мне, твоих подвигов никто и никогда не оценит. А болеть будешь долго. Упаси Бог, еще какое осложнение заработаешь. Дай-ка я тебе давление сейчас померяю. Ты не против? Ну тогда давай, садись за стол.
— Да что ты так хлопочешь, Саша? Пойми, лучше я себя чувствую. Гораздо лучше, чем вчера. Прихожу постепенно в себя. Болезнь моя не от инфекции. Все это после смерти Аллы, понимаешь. Я же не железобетонная. У меня тоже нервы есть. Каюсь, конечно. При жизни я ее сильно недолюбливала, можно даже сказать, терпеть не могла. И напрасно. Нельзя так. Не по-божески это, сам знаешь, не по-христиански. Но, с другой стороны, задумайся, сколько же крови она сыну нашему попортила, страшно даже представить. А сколько нервов истрепала. Да и, честно, всем нам понаделала плохого предостаточно. А ему уж и говорить нечего. Как вспомню, аж оторопь берет. То сходились они. То расходились. Все деньги проматывала, какие были у него и даже каких не было. Вечно он в долгах, бедолага, сидел. Это разве дело? А мне каково было видеть все это? Сам, дорогой мой, головой своей подумай. За что же любить такую «родственницу»? И как можно с такой даже рядом находиться?
Скажу тебе, как на духу, она мне как-то призналась, что десять абортов сделала, детей совсем не хотела. Я тебе раньше этого не говорила, расстраивать не хотела. А все почему? «Для себя пожить нужно, причем как следует пожить, на полную катушку», — всегда говорила. Причем не кому-нибудь, а мне, свекрови, представляешь? Вот тебе и вся ее жизненная философия в этих словах, как в капле воды отразилась. Вот и пожила «на полную катушку». Полней не бывает.
Мне, кстати, до сих пор непонятно, то ли сама она отравилась водкой Иннокентиевой, то ли это чистая случайность, то ли ее отравили… Помяни мое слово, история темная, вот и все. Совсем темная.
— Галинка как-то Ольге жаловалась, что денег немеряно пришлось ее муженьку заплатить кому надо, чтобы на тормозах спустить расследование этого темного и запутанного дела. Видишь, как все повернулось? — глубокомысленно заметил Александр Иванович.
— Не поняла я, что-то, Саша, а он-то, Иннокентий, тут при чем? Ты как думаешь?
— Да ведь что получается, как ни поверни, как ни посмотри на все это дело, он-то и выходит везде крайним. Водку только начал выпускать, на одну рекламу, говорят, больше полмиллиона долларов ухлопал, а тут вдруг такая история. Если отравили — совсем другое дело. Тогда возникают вопросы. Кто отравил? Зачем отравил? Кому это было нужно и кому выгодно? Почему в доме такого важного государственного чиновника, известного человека все произошло? Кто был тогда у него в гостях? Коли у меня сразу же возникает столько вопросов, то у следователя их будет наверняка в сто раз больше… При этом светиться Иннокентию, да еще при таких-то миллионах, нахапанных за короткий срок у государства, естественно, никак нельзя. Вот и платит он за все. А как же. Без больших денег такую проблему не решить никак.
Ну да ладно, Бог с ним, с Иннокентием. Без нас с тобой, в конце концов, разберутся, думаю, даже уверен. Ты, кстати, на мой вопрос так и не ответила. Куда все же ты так активно собираешься?
— «Куда-куда». Видишь ведь, на дачу хочу съездить. Соседка наша, Евгения Сергеевна, сегодня туда едет, звонили уже. Меня обещала взять с собой. А завтра вечером с ней вместе и вернусь. Посмотрю, как там все. Что нужно, сделаю. А то месяц целый, почитай, не были.
Да и воздухом чистым уж очень подышать хочется, особенно после всего этого ужаса и кошмара…
— Смотри сама, как тебе лучше. А я что буду без тебя один дома делать? Мне, когда я дома один, как ни странно, и не пишется, и не спится… Никак вот книгу не допишу, а, сама знаешь, в издательство давно пора сдавать…
— Ну ладно, Саша. Целую. Жди. Я пошла, — проговорила Татьяна Алексеевна уже с порога.
За разговорами с Евгенией Сергеевной, ее ровесницей, о внуках, о детях, о мужьях женщины и не заметили, как добрались до Пушкино, а оттуда до Мамонтовки, где до их дачи рукой подать. Переехать мост через Серебрянку, потом по дороге направо — и там.
Когда-то здесь были места, известные всей Москве, — госдачи больших партийных функционеров и партийных журналистов. До сей поры на пригорке, например, стоит большое деревянное строение, в котором, будучи редактором «Правды» и членом Политбюро, жил и работал Николай Бухарин. Здесь же, по рассказам, его и арестовали. Всякое здесь было в свое время. Но милые, уютные домики остались совсем неплохими и в наши дни, хоть и выглядели малость устаревшими, не очень-то современными, но вполне приспособлены были для жизни. Спокойной, налаженной жизни с визитами друг к другу в гости, вечерними неспешными чаепитиями, с коллективными обсуждениями проблем светской жизни. И куда это все подевалось? Многие обветшалые с той поры деревянные домики снесли. Другие давно переделали на современный манер, с евроремонтом, со всеми удобствами, некоторые даже с микроклиматом во дворе. Но в иных, старых, еще теплилась прежняя жизнь. И рядом с ними копошились летом по привычке в основном старики на своих маленьких участках. А дети да выросшие уже здесь внуки приезжали сюда не так часто, как бывало. В новых условиях все крутились, зарабатывали деньги… Все остальное — по боку.
А вот и их семейная фазенда… Дом смотрелся неплохо, особенно на фоне совсем уж одряхлевших соседских. Хотя если бросить взор чуть подальше, то за небольшим холмом можно было легко разглядеть красно-кирпичные фундаментальные постройки новых русских.
«Справедливости ради, — подумала Татьяна, — все же надо отметить, что современные богачи строят и совсем другие дома. В основном по проектам модных заморских архитекторов, да и дизайнеров специально приглашают для их внешнего и внутреннего оформления, как внучка».
Дом встретил Татьяну Алексеевну явно нежилым, слегка отдающим плесенью и мокрой древесиной запахом и особой, только здесь ощутимой тишиной. Татьяна искренне любила эти встречи с домом, все равно как с близким человеком после долгой разлуки. Привыкаешь к дому постепенно, не спеша. А пройдет чуток времени, так расставания будто бы и не было.
В их доме давно проведены газ, тепло, электричество, все удобства внутри, не как раньше… Уж дети-то постарались, знали, как дом дорог для родителей, а сами практически здесь не бывали. Все дела да дела… Станислав, например, как любил в свое время приезжать сюда, но уже пятый год работал в Германии, под Мюнхеном, в американо-германском Маршалл-центре. Ольга гостила там у него не один раз. А вот ни родители, ни Геннадий так за все время и не выбрались.
В доме постепенно становилось тепло, вкусно запахло привезенной с собой из Москвы сдобой и неповторимо терпким запахом мандаринов. В их семье все как один любили хорошо и вкусно поесть. При этом особыми кулинарными способностями, ценимыми всеми вместе и каждым в отдельности, славились, конечно, бабка и мать. Ольга Петровна и Надежда Васильевна всегда имели наготове и эксклюзивные, как сказали бы сегодня, и самые что ни на есть простецкие рецепты вкусной и здоровой пищи, которые аккуратно переписывали из одной в другую в свои заветные книжечки. Ольга Петровна, например, уникальная женщина, потерявшая в огне революции и Гражданской войны мужа, сестру, брата, родных, дом, смогла пронести через все тяготы и лишения последующих лет не только веру и человеческое достоинство, благородство и честь, но и все рецепты кулинарных изделий своей матери. Когда была в настроении, она рассказывала частенько своим внучкам — Татьяне и Наталье — о прежней дореволюционной жизни, о казачьей вольнице, о предке — бывшем писаре, гулявшем несколько лет по Оренбуржью с Емелькой Пугачевым, о своем любимом муже — Василии Васильевиче, неведомо куда и как сгинувшем в огне Гражданской войны. Иногда, вспоминая попутно кулинарные рецепты прошлого, она говорила непременно и о кладе, который неведомо где успела зарыть перед самым приходом большевиков ее сестра-миллионерша, о ее страшном конце от рук коммунаров и, конечно же, о пропавшей неизвестно как семейной реликвии — иконе Спаса Нерукотворного.
