— Ой! Ой, мамочки, ха-ха-ха! Ой, помру!
— Ага, боишься?! Тогда поцелуй меня!
Еще вздрагивая от смеха, Мария опрокинула его на спину и нависла над ним, чуть прикасаясь грудью к его груди.
— Какой ты красивый!
— В темноте я красавчик — не спорю.
— Нет никакой темноты, я прекрасно вижу.
— Эй, Маруся, а мы ведь раньше головами к окну лежали. А сейчас? Как это получилось?
— Так и получилось. Кувыркались и перекувыркнулись. Я помню, как подушки перекладывала, как их взбивала.
— Успокоила. А то я думал: уже не в себе.
— В себе, в себе, еще как в себе!
Слабая желтоватая полоска света просачивалась в правом верхнем углу портьеры.
— У вас фонари на улице?
— Нет. Это огни на мосту Александра Третьего — рядом. Хочешь, посмотрим? — Не дожидаясь ответа, с юной прытью Мария вскочила с постели, прошла босая к окну, отодвинула тяжелые портьеры и кружевные занавеси.
Мост Александра Третьего сиял огнями, ярко выхватывающими из темноты золоченых крылатых коней на его четырехгранных колоннах. А дальше, в перспективе, чернела на фоне более светлого неба Эйфелева башня, отдыхающая от туристов в этот поздний час октябрьской ночи.
Он подошел и обнял ее со спины.
— Какая красота! Мост, и правда, рядом.
Ее груди переполняли его ладони. Он нежно привлек к себе и поцеловал Марию в макушку.
— Слушай, Маруся, а может, этот мост специально построили здесь, чтобы однажды двое русских в чем мать родила подошли к окну и полюбовались? Может быть, в этом и есть высшее предназначение русского моста в Париже?
— Если так, то мост уже оправдал себя, — чуть слышно сказала Мария, медленно поворачиваясь в его объятиях, а повернувшись, нежно поцеловала его в губы. — Ты голодный? Давай пожарим яичницу с беконом и помидорами. Хочешь?
— Согласен. Хотя нет. Давай еще поваляемся.
Далеко в гостиной часы пробили три раза.
Они легли и накрылись легким одеялом.
— А что Николенька? Мы и не вспомнили про него ни разу.
— Сын у меня пилот. Воевал здесь у вас, в Европе. Был сбит, ранен, имеет большие награды. Он и сейчас пилот, вернее, командир полка дальних бомбардировщиков.
— Это чтобы Россию бомбить?
— Ну почему же Россию? Не обязательно. И вообще незачем что-то бомбить, главное — иметь такую возможность в принципе — тогда и войны не будет. У него дальние бомбардировщики В-29. Я читал, что Советы их заимствовали и сделали много копий. Молодцы! Так что теперь и они могут бомбить Америку. Значит, в этом веке никто никого бомбить не будет, не будет большой войны.
— Жалеешь, что расстался с флотом?
— Еще бы! Все-таки я адмирал… А Кольке скоро дадут генерала, перед пенсией.
— Перед какой пенсией?
— Как перед какой? В сорок пять ему полагается пенсия. Ему зачли с кадетского корпуса, а это значит, будет у него тридцать лет безупречной службы, да еще с хвостиком. Он ведь на год младше тебя.
— Боже, а я помню его таким маленьким кадетиком…
— Между подростками год разницы — пропасть, тем более ты девчонка, вот он и казался тебе карапузом. У Николая четверо детей. Мальчик и девочка от первой жены и мальчик и девочка от второй.
— А жены русские?
— Нет, американки, хотя это не нация. Первая жена, кажется, была итальянка, а вторая — гречанка.
— Красивые дети?
— Вроде да. Я в этом мало понимаю. Для меня все мои внуки красивые. Дай-ка я портьеры задерну, а то в глаза свет бьет. — Он встал с постели, и, когда подходил к окну, Мария отметила, какая у него не по годам стройная фигура.
— Вот так лучше, — сказал он, возвращаясь в постель.
— Боже мой, какая же я, оказывается, старуха!
— Ты?! Это еще почему?
— Ну как же, если Николеньке пора на пенсию! И как оно все проскочило?!
— Как у всех. Проскочило и проскочило… Ты кормить меня собираешься, старуха? — Он шлепнул ее как маленькую и тут же прижал к себе и покрыл ее лицо поцелуями.
— Эти самолеты В-29 из тех, что на Хиросиму бомбу сбросили, — вдруг сказал Павел.
— Коля участвовал?
— Слава Богу, нет.
— А если ему прикажут бомбить Россию. Он полетит?
— Не знаю. До этого дело не дойдет.
— Почему ты так уверен?
— Потому что Америка может бомбить Россию и Россия может бомбить Америку с равным успехом. И у Америки полно бомб и средств их доставки, и у России полно бомб и средств их доставки. Это называется военный паритет — фигура небезопасная, но очень устойчивая.[24]
— А ты стратег, — прижалась к нему Мария.
— Стратег не стратег, но все-таки адмирал, хотя и битый.
— В каком смысле?
— В том, что Россию-то мы сдали…
Потом они сидели на кухне и ели яичницу с беконом и солеными помидорами.
— Какие вкусные помидоры! — восхитился Павел. — Прямо наши, николаевские!
— Херсонские. Баба Нюся у меня херсонская.
— С перцем, очень вкусно!
— А ты давно в Париже?
— Позавчера приехал.
— Один?
— Один.
— Надолго?
— Нет. Глянуть ваш рынок бытовой техники — и домой. Может, торговлишку кой-какую налажу. Хотя это не мое. Хорошая была яичница… Не чаял я тебя встретить… Может, поедем покатаемся по ночному Парижу?
— Еще чего! — горячо возразила Мария. — Спать! Только спать, спать и спать. А когда наспимся, я отвезу тебя хоть в гостиницу, хоть в Марсель к пароходу. Ты пароходом возвращаешься?
— Теплоходом.
— Вот я и отвезу тебя к теплоходу, прямо до пирса. Я там каждый камень знаю.
— Через всю Францию?
— А почему бы и нет?
— Заманчиво! Я люблю авантюры.
— А как же без них? Без авантюр человечество давно бы пропало от скуки.
— Ладно, посмотрим, — поднимаясь со стула, сказал Павел. — Утро вечера мудренее.
По дороге в спальню им встретился в коридоре обиженный Фунтик. Пес взглянул на них с печальным пониманием того, что третий лишний, опустил голову, а потом и нос уткнул в лапы так, как будто ему стало холодно.
