— Это мой брат! — воскликнул тот, душимый подступившими рыданиями. — Не-е-ет!.. Совсем меня задолбали, гады!
У него затряслась челюсть, он попятился и повалился на низкую каменную стену вокруг мавзолея.
Силанпа молча постоял несколько минут, потом подошел к Эступиньяну.
— Эмир, мне очень жаль, что так случилось. Увидеть мертвого брата здесь, и столь неожиданно — это страшное потрясение.
— Кроме него, у меня из родных никого не было… Спасибо за соболезнования, хефе.
— Вы рассказывали мне, что и прежде редко виделись.
— Вовсе не обязательно часто видеться с братом. Мне было достаточно знать о его существовании, чтобы не чувствовать себя одиноким.
Эступиньян закрыл лицо ладонями. Силанпа обнял его, укрывая от холодного взгляда прокаженного.
— Простите меня, хефе, — всхлипывал Эступиньян. — Знаю, мне не следует плакать, но я чувствую свою вину в том, что никогда его больше не увижу.
— Надо быть сильным, Эмир. В этом мире горе ждет своего часа и порой касается каждого из нас. Поплачьте, облегчите душу. Когда умирает близкий человек, его полагается оплакивать.
Некоторое время они стояли в обнимку на ночном кладбище. Еступиньян непрерывно утирал слезы, пока не сообразил, что уже не плачет, а по щекам у него текут капли дождя.
— Разрешите задать вам вопрос, хефе — вы верующий?
— Нет, мне так и не довелось приобщиться…
— Тогда с вашего разрешения…
Он опустился на колени перед могилой, сложил ладони и склонил голову в молитве. Силанпа остался стоять позади в молчании, а прокаженный, до сих пор взиравший на происходящее с непонимающим видом, подошел к Эступиньяну и опустился на колени рядом с ним.
Силанпа смотрел на две преклоненные фигуры и стыдился того, что не может присоединиться к Эступиньяну в эту горькую для него минуту. Он спрашивал себя, остался ли на свете хоть один человек, который нуждался бы в нем, как в родном брате. Ему было бы приятно знать это, верить, что его существование еще способно скрасить чью-то жизнь. Но Моники больше нет, осталась одна лишь муньека. Вспомнились рассованные по ее карманам бумажки, на которых он переписал своими каракулями мудрые высказывания. Неужели его лишили и любимой куклы? Хорошо хоть, они не смогут причинить ей боль.
Те двое поднялись с колен.
— Можно закрывать, — сказал Силанпа прокаженному.
— А не хотите взять что-нибудь на память? — спросил тот, изображая уродливым провалом рта некое подобие улыбки. — Я и не подозревал, что это ваш родственник.
— Нет, спасибо.
Силанпа обнял Эступиньяна за плечи и показал на могилу.
— Сейчас мы хороним вашего брата. Эта земля упадет на крышку его гроба.
— Да… — Он снова начал всхлипывать.
— И вы провожаете его в последний путь…
— Да, да!
Эступиньян нагнулся, взял горсть земли и бросил на опущенный в могилу гроб. Потом нацарапал на мраморной плите: «Здесь покоится Ослер Эступиньян». Внизу положил цветы, собранные с соседних могил, и приписал: «Тебе от брата».
Они покинули кладбище через тот же пролом в стене и зашагали обратно почти вслепую в кромешной темноте. Эступиньян понемногу приходил в себя.
Где-то на середине пути сзади вдруг послышался голос прокаженного.
— Постойте, подождите, пожалуйста, я хочу сказать вам кое-что! — Он силился догнать их неловкой рысцой. — Да, я такой, какой есть, но и у меня имеется имя! И хоть вы не спрашиваете, как меня зовут, я сам представлюсь: Хайме Бенгала. Запомните хорошенько, Хайме Бенгала!
— Простите нас, сеньор Бенгала, — сказал Силанпа. — В такой необычной обстановке порой забываешь о простых, но важных вещах.
— Не извиняйтесь, мне не привыкать. Так всегда бывает, но вы не похожи на других, потому мне захотелось сказать вам свое имя.
— Спасибо вам за то, что помолились вместе со мной, сеньор Бенгала, — смущенно добавил Эступиньян. — Я действительно искренне вам благодарен. Покойный был моим братом, я очень любил его. Ваше участие поддержало меня в тяжелую минуту.
— Запомните, с вами был Хайме Бенгала! Хозяйка заведения никогда не представляет меня, даже не разрешает заходить в кафетерий, чтоб не пугал клиентов. Запомните — Хайме Бенгала!
— Обязательно запомним!
Прокаженный потупился, неловко повернулся и заковылял обратно по проулку.
Эступиньян и Силанпа переглянулись и, не говоря больше ни слова, добрели до самой авениды.
— Так значит, моего брата похоронили вместо Перейры Антунеса, — первым нарушил молчание Эступиньян. — Теперь понятно, почему он так внезапно исчез.
— Это еще раз доказывает, что на озере посадили на кол Перейру, понимаете?
— Вы настоящий тигр, хефе!
— Однако мы не знаем самого главного: кто совершил этот бесчеловечный поступок.
— A-а, ну да… Гадство какое! И знайте: теперь это стало моим личным делом, я обязан схватить того, кто убил моего брата, разве не так? Он у меня головой поплатится!
— Конечно, Эступиньян. Вы его схватите и свершите справедливое возмездие. Это благородная цель.
— Как непредсказуема и противоречива жизнь, с вашего разрешения! Именно этот трагический поворот судьбы поставил мне цель и открыл прямую дорогу к ней.
Они опять замолчали. Пройдя еще несколько метров, Эступиньян вдруг хрустнул пальцами и остановился.
— Хефе, скажите, вас абсолют не тревожит?
— Не понимаю, о чем вы.
— Я тоже не совсем понимаю, — сказал Эступиньян, возобновляя шаг. — Дело в том, что у меня есть сосед, китаец, доктор Лун Мо. Он занимается медитацией. На днях мы с ним столкнулись на лестнице, он меня и спрашивает: «Сеньол Эступиньян, вас абсолют не тлевожит?» Я ничего ему не ответил, поскольку не знаю, что такое абсолют. А потом подумал, может быть, вы знаете?
— Очевидно, это что-то очень заумное. Пошли до Седьмой, там наверняка такси поймаем.
— Абсолют, абсолют… — на ходу продолжал бормотать Эступиньян.
Их тени становились все длиннее, пока не уползли куда-то далеко в направлении центра города. Мимо проезжали редкие автомобили. Сбоку от дороги в огромной куче мусора копалась стая грифов.
10
Уже за полночь Эскилаче заявился в бар «Кондаль», сел за стойкой и попросил виски-саур. Лоб у него лоснился от пота, челюсть дрожала, а сердце прыгало в груди, как резиновый мячик. Он поднял глаза вверх, и ему померещилось, что кто-то смеется над ним оттуда, из полумрака под потолком. Эскилаче печенкой чувствовал подставу. Он ее чуял. Ему самому в прошлом не раз приходилось предавать, а теперь и его постигла незавидная участь жертвы измены. Принадлежащая ему машина искорежена невежественным мафиозо, под угрозой его карьера политика, а может, и жизнь, кто знает! Да, его явно подставили. Предательство липким туманом плавало вокруг.
