Вот где для меня происходило все самое важное. На этом крохотном квадрате утоптанного песка. Он казался мне целым миром, а оказался заурядным участком буша. Через две недели его снова поглотит трава, репейник и бурьян.
Клубы пыли, взметенные моими ботинками, зависли в свете фар, как дым. Повернувшись к фарам спиной, я пошел по тропке в деревню. До нее было шагов двадцать-тридцать, но я никогда еще в ней не бывал. Когда я подошел поближе, залаяла собака; ей отозвалась другая. Сопровождаемый злобным хором, я вышел на голую круглую площадку посреди деревни. Небольшие глиняные хижины выстроились по кругу. Песок, навоз, пепел отгоревших костров — все как я и ожидал.
Людей видно не было. Свет нигде не горел. Ничто не шевелилось, только собаки крались по моему следу. Я стоял неподвижно, точно назначил здесь кому-то свидание. Но я никогда еще не чувствовал себя таким одиноким.
В тот момент я сознавал: она может находиться где угодно. В пяти шагах от меня — в любом из этих домов. Или в любой из бесчисленных деревушек, разбросанных по бушу. Или в безымянной могиле, наскоро забросанная землей. Для меня она потеряна безвозвратно.
Горе всколыхнуло меня так, словно дотоле я не испытывал никаких чувств; горе могучее и безудержное, почти как любовь.
Лай приближался. Здесь я был чужаком. В отличие от Лоуренса Уотерса, я пришел не днем, не с лекарствами и добрыми советами, а появился из тьмы под ворчание тощих, как скелеты, собак. Делать было нечего, разве что поспешить назад по тропе к машине, вернуться в город.
Я гнал как бешеный, словно торопился сдержать какое-то обещание. Но ничто не ждало меня впереди. Мой путь не имел финиша.
Если не считать этим финишем мою комнату, где Лоуренс, сидя в постели, что-то писал на бумажке.
Он поднял на меня глаза и снова уткнулся в бумажку.
— Здравствуйте, — сказал он обеспокоенным тоном. — Я тут план составляю.
— План?
— Для моей поликлиники. Неважно. Ах, да, я и забыл! — Он пристально посмотрел на меня. — Как она?
— Нормально, — сказал я, отвернувшись.
Он наверняка заметил, в каком я настроении, и рассудил, что отлично понимает почему. Ничего-то он не понимает.
Утром я снова поехал в деревню. Оставил машину около того места, где раньше стояла хибарка. Снова зашагал по тропке. Теперь людей было предостаточно: играющие дети, женщина, лущившая бобы у порога своей хижины, двое стариков, поглощенные серьезным разговором. В грязи валялась жирная свинья. Давешние собаки, лежавшие в тенечке, вскочили с лаем.
Я надеялся увидеть какое-нибудь знакомое лицо — женщину, которая носила Марии еду и воду, хоть кого-нибудь… Но нет. А парень, с которым мне удалось потолковать, единственный, кто тут умел объясняться по-английски, мало что знал о Марии. Да, хибарка стояла там. Но теперь ее разобрали. Он думает, что эти люди уехали куда-то туда, вон туда. Он указал на синие холмы вдали.
«Да, да, — закивали старухи. — Туда уехали».
Я спросил, знали ли они Марию, были ли у нее в деревне подруги.
Но по их озадаченным лицам я понял, что это имя им не известно. Мои подозрения оправдались: в действительности ее зовут иначе. Своего подлинного имени она мне так и не открыла.
Ни на что не надеясь, я все-таки произнес небольшую речь.
— Если кто-то из вас сможет найти Марию, — сказал я, — если кто-то из вас пришлет ее ко мне, я выплачу вознаграждение.
Я достал бумажник и помахал им в воздухе.
— Кто вы? — спросил молодой мужчина, мой переводчик.
— Меня зовут Фрэнк Элофф. Я врач. Я работаю в больнице, которая находится в городе.
Тут их озадаченные лица широко заулыбались. Вокруг загомонили. Больница! Поликлиника! И воспоминание об этом недавнем событии взбодрило их совсем так же, как коллектив больницы.
А я-то и забыл! Ну конечно же, все это было здесь. Я расслышал, как одна старуха, не знающая ни слова по-английски, с беззубой блаженной улыбкой произнесла: «Доктор Лоуренс, доктор Лоуренс».
Когда я отделался от деревенских и вернулся в больницу, груз, отягощавший мою душу, слегка сместился. Конечно, тосковал я именно по Марии, но боль от ее утраты распространилась на иные, смежные области жизни. Мне впервые показалось, что мои слова и поступки за последние несколько дней спровоцированы каким-то помрачением рассудка. И темный незнакомец в моей голове, на которого было так легко свалить вину за все, существовал вовсе не в отрыве от меня.
Так продолжалось весь этот длинный, знойный день до вечера. Лоуренс где-то шлялся, а я лежал на кровати, обливался потом и думал. Я сознавал, как ужасно виновен перед Марией. Всему причиной моя слепота. Я не умел ее ценить. Я поступил подло. И то, что я ей сделал — или не смог сделать для нее, ничем не отличалось в конечном итоге от того, что я натворил здесь, на этом самом месте. В больнице. В этой самой комнате.
Когда Лоуренс вернулся спустя много часов, было совсем темно. Все это время я даже не вставал с кровати. Включив свет, он изумленно уставился на меня:
— Что это вы делаете?
— Ничего.
— Почему без света? Вздремнули?
— Нет. Думал кое о чем.
— О чем же?
Ценой огромного усилия я спустил ноги на пол. Сел на кровати. На этом мои силы иссякли.
Лоуренс вытаращился на меня:
— Что вы?..
Все случившееся подступило комком к горлу, надавило изнутри на сомкнутые губы, но этот тяжелый ком было невозможно превратить в слова, и я промолчал. Слегка покачал головой.
Лоуренс улыбнулся мне. Его широкое лицо блестело, как медаль:
— Вы слишком много сидите тут в одиночестве, Фрэнк, у вас от этого депрессия.
— Лоуренс…
— Мне сейчас некогда. Приму по-быстрому душ и побегу — мы с Хорхе и Клаудией решили выпить. Хотите с нами?
— Нет.
Он отгородился от меня. Я хотел выплеснуть на него поток слов, наговорить как можно больше — в надежде, что какое-то из этих слов окажется правильным, снимет с меня грех, но он уже отвернулся, уже тянул на себя дверь ванной.
— Лоуренс.
— Ja? — Он замешкался, оглянулся, мотнул головой. — Да успокойтесь вы, Фрэнк, все это пустяки! — И закрылся в ванной.
Я сидел на кровати. Слышал, как вода, журча, утекает в слив. Но эта вода ничего не могла отмыть.
XV
Я кинулся ее разыскивать. Так я сказал себе, хотя вскоре все благородные побуждения вылетели у меня из головы. Об этих поисках у меня сохранились бессвязные, расплывчатые воспоминания, точно это был лишь сон. Я даже не уверен, когда приступил к ним — той же самой ночью или в одну из последующих. Но я помню, как сидел на своей кровати, как из ванной доносился шум воды — Лоуренс все не мог отмыться, — как горе пихало меня под ребра, толкало в нескольких направлениях сразу… И внезапно все понял.
