— Давай поменяемся, — предлагает ему Эди, наливая опять портвейну в опустевшие стаканы. — Если бы у меня была такая мать, как у тебя, у меня сейчас лежали бы вот тут в кармане 250 рублей. А так что я вот должен делать? — с горечью заключает Эди.
— Ну, чувак, — заявляет Кадик уже даже и раздраженно. — Ну, скажи ты своей Светке, что не достал денег. Пойдите просто в кино, а потом можете или ко мне прийти музыку послушать, я маханшу выгоню к соседям, или вон к Вовке Золотареву можно пойти потанцевать и выпить. Что ты с ней носишься, со Светкой, — говорит Кадик. — Клевая чувиха поймет, что у чувака нет денег, что чувак сейчас на мели, и подождет. Праздник будет в другой раз. Всякое бывает, — говорит Кадик рассудительно.
Эди молчит. Откуда Кадику знать, что он очень боится потерять Светку. Как настоящий салтовский подросток, Эди не может ему сказать, что он любит Светку до ужаса, что он не трахал ее еще ни разу и что он боится, что, если он не будет водить Светку к Сашке Плотникову и вообще развлекать, Светка будет «ходить» с Шуриком. Хотя она и убеждает Эди, что Шурик такой же ее приятель, как, например, Ася — приятельница его, Эди. Честно говоря, Эди не очень верит Светке. Он видел, как Шурик порой смотрит на Светку. Откуда Кадику знать, как это тяжело, когда такой вот Шурик есть рядом со Светкой. К тому же он старше Эди, работает, и у него есть деньги. И главное, главное в этой стыдной тайне, что Эди не трахается со Светкой, а значит, они не совсем связаны и она, Светка, ничего, собственно, Эди не должна. Если б они трахались, Эди мог бы запретить ей встречаться с Шуриком, потому что он, Эди, этого не хочет. Эди не может объяснить все это Кадику, потому что Эди вырос на Салтовке, где подросток должен быть мужчиной. А Эди даже плакал втихаря несколько раз, когда ссорился со Светкой. Никто, конечно, этого не знает.
— Ну, что будем делать? — спрашивает Кадик.
— Хуй его знает, — отвечает Эди задумчиво.
— Поедем лучше к «Победе», — говорит Кадик. — Почитаешь стихи, чувак, я уверен, что выиграешь приз, а?
— А как же Светка? — спрашивает Эди неуверенно.
— Возьмем и Светку, — решает Кадик. — Ей будет приятно, что ее чувак при тысячах народу выиграл приз за лучшие стихи. Девочки это любят, — говорит Кадик воодушевленно. — Свет, микрофоны — а на эстраде ее чувак! О-о-о! — тянет Кадик. — Ты сразу подымешься в ее глазах.
«А что, — думает Эди. — Может, он и прав, Кадик». Что Светка тщеславна, в этом сомнений у него нет. Может быть, это и неплохая идея. А денег, он скажет, не достал, ну не достал, и все тут. Бывает.
— Хорошо, — говорит он. — Пойдем к «Победе». Который час, наш ебаный будильник остановился? — спрашивает он Кадика.
— Полседьмого, — сообщает Кадик. — Только полседьмого, а поэтический конкурс объявили в восемь. — Кадик подходит к двери на веранду, открывает ее и всматривается в темноту. — Вот, — говорит он удовлетворенно, — и погода наладилась. Сухо, ни дождя, ни снега, значит, конкурс точно состоится. Времени — вагон, и Светку успеем взять. Одевайся, — говорит Кадик.
Эди-бэби одевается не так, как он оделся бы к Сашке Плотникову, но все же надевает свои праздничные туфли, предварительно завернув голую ногу в газету, а потом уже натянув носок. Газеты — испытанный способ. Заворачивать ноги в газеты, чтоб не мерзли, научил его Славка Цыган, когда прошлой зимой в жестокие морозы они ходили на танцы в легких туфлях на коже.
Эди надевает также свои праздничные, очень узкие брюки, белую рубашку, сверху натягивает куртку с капюшоном, а бабочку сует в карман, на всякий случай. Может быть, он наденет бабочку перед выступлением. Если будет выступать. Честно говоря, самого выступления Эди немного боится. Он никогда еще не выступал перед тысячами людей, а на «народные гулянья» у «Победы», как они официально называются, действительно без преувеличения собираются тысячи и даже десятки тысяч молодежи и не молодежи. Эди подумает по дороге, в конце концов, одно дело выступать на пляже, там собирается ну с сотню слушателей, а потом в случае чего всегда поддержат свои, а другое дело — когда твои стихи судят и дают тебе за это место. «А если дадут не первое? — со страхом думает Эди. — Что тогда? Что скажет Светка? Что скажет Кадик?»
— Стихи-то, стихи-то, тетрадку не забудь, — напоминает Кадик приятелю. — Лучше читать, конечно, без тетрадки, но вдруг забудешь?
Свернув ее вдвое, Эди сует в карман тетрадь в вельветовом переплете, он сам обклеил тетрадь вельветом, чтоб необычно выглядела его тетрадь.
— Пойдем, — говорит он Кадику, — зайдем за Светкой. Даже и лучше, что вместе с тобой, будет удобнее объяснить ей ситуацию. При тебе она постесняется меня доебывать.
22
Случилось то, чего Эди не ожидал никак и что хотя и чуть-чуть даже порадовало его, но и насторожило. Светки не оказалось дома. Никого не оказалось дома.
Эди-бэби и Кадик посидели некоторое время у дома Светки с соседскими пацанами, которые все хорошо знают Эди, и подождали Светку, в конце концов Эди ведь договорился зайти за ней около восьми. Но когда стрелки часов Кадика показали половину восьмого, Эди с Кадиком решили уйти, чтобы приехать к «Победе» вовремя, успеть записаться на конкурс.
Покидая лавочку в Светкином дворе, Эди поймал себя на том, что он испытывает тревожное, но облегчение оттого, что ему не пришлось позориться перед Светкой, объяснять ей, что он не достал денег, и тем самым унижать себя. Эди-бэби попросил ребят из Светкиного дома передать ей, что он заходил и что, если Светка хочет, пусть появляется у «Победы» — Эди будет там. Никаких объяснений, почему он поехал к «Победе», а не пошел к Плотникову, он Светке не оставил. Кроме того, Эди был почему-то уверен, что к условленным восьми часам, до которых оставалось уже меньше чем полчаса, Светка домой не появится. В то же время он не волновался за Светку, зная, что она поехала в Днепропетровск вместе с матерью и потому с ней ничего особенного не может случиться. Наверное, из-за праздника просто опаздывает их поезд. Если поезд опаздывает больше чем на час или полтора, то вообще все устроится прекрасно, размышлял Эди, пока они с Кадиком ехали в переполненном трамвае к «Победе».
У «Победы» из трамвая вышли почти все пассажиры, и дальше он поехал пустым. Прямо за трамвайной линией сразу же начиналось кипящее варево людей, густо колыхающееся и, как всякая толпа, подчиненное своим внутренним течениям, вполне бессмысленным, но, очевидно, подвластным все же какому-то общему закону. Как-то раз победский киномеханик Витька Жук взял Эди с собой высоко на крышу Дома культуры и показал ему толпу сверху. Эди был поражен тем, что толпа сверху напоминала опасную реку — во многих местах она клубилась воронками, сталкивалась, вдруг некоторое время могуче текла в одном направлении, чтобы так же внезапно остановиться и вдруг потечь в другом. «Ни хуя себе!» — только и сказал тогда Эди, но в тот же вечер попытался написать о толпе стихи. В стихах Эди тоже сравнивал толпу с рекой, но стихи не получились, самому Эди они не понравились.
— Пошли скорее, запишешься! — тащит Эди Кадик. — Идем, идем! — подгоняет он Эди, и они двигаются сквозь толпу к широким ступеням, которые ведут на первую цокольную террасу, «Победа» построена, как Парфенон, но она куда огромнее. На террасе возвышаются микрофоны, ящики с электроаппаратурой, знаменитые усилители, так восхищающие Кадика, и место для оркестра, который сейчас ушел на перерыв, вместо оркестра невидимый Витька Жук где-то в глубине «Победы» ставит пластинки. Играют модную в этот год песню, называемую «Черное море».
