Миссис Макфейл была застенчива, но она привыкла слушаться мужа.
— Если не ошибаюсь, мы соседи, — сказала она довольно неуклюже.
— Просто жуть застрять в такой дыре, правда? — ответила мисс Томпсон. — И я слыхала, что мне еще повезло с этой комнатенкой. Не хотела бы я жить в туземной хибаре, а кое-кому приходится попробовать и этого. Не понимаю, почему здесь не заведут гостиницы.
Они обменялись еще несколькими словами. Мисс Томпсон, громкоголосая и словоохотливая, явно была склонна поболтать, но миссис Макфейл быстро истощила свой небогатый ассортимент общих фраз и сказала:
— Пожалуй, нам пора домой.
Вечером, когда они собрались за чаем, Дэвидсон, войдя, сказал:
— Я заметил, что у этой женщины внизу сидят двое матросов. Непонятно, когда она успела с ними познакомиться.
— Она, кажется, не очень разборчива, — отозвалась миссис Дэвидсон.
Все они чувствовали себя усталыми после пустого, бестолкового дня.
— Если нам придется провести две недели таким образом, не знаю, что с нами будет, — сказал доктор Макфейл.
— Необходимо заполнить день различными занятиями, распределенными по строгой системе, — ответил миссионер. — Я отведу определенное число часов на серьезное чтение, определенное число часов на прогулки, какова бы ни была погода — в дождливый сезон не приходится обращать внимание на сырость, — и определенное число часов на развлечения.
Доктор Макфейл боязливо поглядел на своего собеседника. Планы Дэвидсона подействовали на него угнетающе. Они снова ели бифштекс по-гамбургски. По-видимому, повар не умел готовить ничего другого. Зато внизу заиграл граммофон. Дэвидсон нервно вздрогнул, но ничего не сказал. Послышались мужские голоса. Гости мисс Томпсон подхватили припев, а вскоре зазвучал и ее голос — громкий и сиплый. Раздались веселые крики и смех. Наверху все четверо старались поддерживать разговор, но невольно прислушивались к звяканью стаканов и шуму сдвигаемых стульев. Очевидно, пришли еще гости. Мисс Томпсон устраивала вечеринку.
— Как только они там помещаются? — неожиданно сказала мисс Макфейл, перебивая своего мужа и миссионера, обсуждавших какую-то медицинскую проблему.
Эти слова показали, о чем она думала все это время. Дэвидсон поморщился, и стало ясно, что, хотя он говорил о науке, его мысли работали в том же направлении. Вдруг, прервав доктора, который довольно вяло рассказывал о случае из своей фронтовой практики во Фландрии, он вскочил на ноги с громким восклицанием.
— Что случилось, Альфред? — спросила миссис Дэвидсон.
— Ну, конечно же! Как я сразу не понял? Она из Иуэлеи.
— Не может быть.
— Она села на пароход в Гонолулу. Нет, это несомненно. И она продолжает заниматься своим ремеслом здесь. Здесь!
Последнее слово он произнес со страстным возмущением.
— А что такое Иуэлеи? — спросила миссис Макфейл.
Сумрачные глаза Дэвидсона обратились на нее, и его голос задрожал от отвращения.
— Чумная язва Гонолулу. Квартал красных фонарей. Это было позорное пятно на нашей цивилизации.
Иуэлеи находился на окраине города. Вы пробирались в темноте боковыми улочками мимо порта, переходили шаткий мост, попадали на заброшенную дорогу, всю в рытвинах и ухабах, и затем вдруг оказывались на свету. По обеим сторонам дороги располагались стоянки для машин, виднелись табачные лавки и парикмахерские, сняли огнями и позолотой бары, в которых гремели пианолы. Всюду чувствовалось лихорадочное веселье и напряженное ожидание. Вы сворачивали в один из узких проулков направо или налево — дорога делила Иуэлеи пополам — и оказывались внутри квартала. Вдоль широких и прямых пешеходных дорожек тянулись домики, аккуратно выкрашенные в зеленый цвет. Квартал был распланирован, как дачный поселок. Эта респектабельная симметрия, чистота и щеголеватость выглядели отвратительной насмешкой, ибо никогда еще поиски любви не были столь систематизированы и упорядочены. Несмотря на горевшие там и сям фонари, дорожки были погружены во мрак, если бы не свет, падавший на них из открытых окон зеленых домиков. По дорожкам прогуливались мужчины, разглядывая женщин, сидевших у окон с книгой или шитьем и чаще всего не обращавших на прохожих ни малейшего внимания. Как и женщины, мужчины принадлежали ко всевозможным национальностям. Среди них были американские матросы с кораблей, стоявших в порту; военные моряки с канонерок, пьяные и угрюмые; белые и черные солдаты из расположенных на острове частей; японцы, ходившие по двое и по трое; канаки; китайцы в длинных халатах и филиппинцы в нелепых шляпах. Все они были молчаливы и словно угнетены. Желание всегда печально.
— На всем Тихом океане не было более вопиющей мерзости, — почти кричал Дэвидсон. — Миссионеры много лет выступали с протестами, и наконец за дело взялась местная пресса. Полиция не желала ударить палец о палец. Вы знаете их обычную отговорку. Они заявляют, что порок неизбежен и, следовательно, самое лучшее, когда он локализован и находится под контролем. Просто им платили. Да, платили. Им платили хозяева баров, платили содержатели притонов, платили сами женщины. В конце концов они все-таки были вынуждены принять меры.
— Я читал об этом в газетах, которые пароход взял в Гонолулу, — сказал доктор Макфейл.
— Иуэлеи, это скопище греха и позора, перестал существовать в день нашего прибытия туда. Все его обитатели были переданы в руки властей. Не понимаю, как я сразу не догадался, кто такая эта женщина.
— Теперь, когда вы об этом заговорили, — сказала миссис Макфейл, — я вспоминаю, что она поднялась на борт за несколько минут до отплытия. Помню, я еще подумала, что она поспела как раз вовремя.
— Как она смела явиться сюда! — негодующе вскричал Дэвидсон. — Я этого не потерплю!
Он решительно направился к двери.
— Что вы собираетесь делать? — спросил Макфейл.
— А что мне остается? Я собираюсь положить этому конец. Я не позволю превращать этот дом в… в…
Он искал слово, которое не оскорбило бы слуха дам. Его глаза сверкали, а бледное лицо от волнения побледнело еще больше.
— Судя по шуму, там не меньше четырех мужчин, — сказал доктор. — Не кажется ли вам, что идти туда сейчас не совсем безопасно?
Миссионер бросил на него исполненный презрения взгляд и, не говоря ни слова, стремительно вышел из комнаты.
— Вы плохо знаете мистера Дэвидсона, если думаете, что страх перед грозящей ему опасностью может помешать ему исполнить свой долг, — сказала миссис Дэвидсон.
На ее скулах выступили красные пятна; она нервно сжимала руки, прислушиваясь к тому, что происходило внизу. Они все прислушивались. Они услышали, как он сбежал по деревянным ступенькам и распахнул дверь. Пение мгновенно смолкло, но граммофон все еще продолжал завывать пошлый мотивчик. Они услышали голос Дэвидсона и затем звук падения какого-то тяжелого предмета. Музыка оборвалась. Очевидно, он сбросил граммофон на пол. Затем они опять услышали голос Дэвидсона — слов они разобрать не могли, — затем голос мисс Томпсон, громкий и визгливый, затем нестройный шум, словно несколько человек кричали разом во всю глотку. Миссис Дэвидсон судорожно вздохнула и еще крепче стиснула руки. Доктор Макфейл растерянно поглядывал то на нее, то на жену. Ему не хотелось идти вниз, но он опасался, что они ждут от него именно этого. Затем послышалась какая-то возня. Шум стал теперь более отчетливым. Возможно, Дэвидсона тащили из комнаты. Хлопнула дверь. Наступила тишина, и они услышали, что Дэвидсон поднимался по лестнице. Он прошел к себе.
