— Столько лет в НАТО — и ни одного прокола?
— С техникой ни одной накладки. А вот во время очередного выноса документов произошел инцидент, который мог иметь очень печальные последствия. На выходе случилась проверка, и я был, что называется, пойман с поличным. Спасла четко отработанная на данный случай легенда и еще, наверное, капелька везения. Провала избежал едва-едва.
Но мне в связи с тем происшествием совсем о другом хотелось сказать. Все случилось во время очередных штабных учений из серии «Wintex». Ты что-нибудь слышал о них?
— Читал, хотя, по правде говоря, немного.
— Название — это сокращение от «Winter Exercises». «Зимние маневры», одним словом. Они проводятся раз в два года. Я хочу, чтобы твои читатели знали, что раз в два года я становился свидетелем настоящего коллективного безумия, находясь в самом его эпицентре. На этих штабных учениях силы НАТО отрабатывали нанесение первыми ядерного удара по Советскому Союзу и другим восточноевропейским странам. В первые годы СССР не трогали, как, впрочем, и ГДР. Боеголовки рвались в Польше, Румынии, Болгарии... А потом всем стало абсолютно все равно, что бомбить. Настал черед Украины, Белоруссии, даже Восточную Германию превращали в ядерное пепелище. Верх цинизма—ядерная бомбардировка Дрездена. Это ведь все равно что на Хиросиму вторую атомную бомбу сбросить.
В тот злополучный день я был задействован в учениях, которые длятся сутки напролет. Я возглавлял группу, которая анализировала текущие сообщения спецслужб и сводила их воедино. Затем я лично докладывал Совету НАТО по планированию — высшему органу альянса в период военных действий — о ситуации, сложившейся за последние часы. К чему я это рассказываю? Да к тому, что я знаю об этой кухне гораздо больше, чем журналисты, которые пишут о ней. Или — еще хуже — вообще не пишут. Я видел, как и на основании чего члены руководства НАТО принимают решение о нанесении ядерного удара первыми. Нормальный человек сказал бы: на основании острого психического расстройства. Я смотрел в глаза этому безумию.
И это запечатлелось у меня в памяти, может быть, даже больше, чем эпизод с проверкой содержимого моего портфеля на выходе. Я объяснил, что во время учений, находясь не в своем бюро, пытался во время пауз урывками заниматься рутинной работой. Да так и забыл потом вернуться в бюро. На мое счастье, бумаги были помечены всего лишь грифом «confidential restricted», что означает далеко не самую высокую степень секретности (а таких степеней огромная масса). В общем, мои аргументы подействовали. Я отговорился.
— Скажи, пожалуйста, связь с сотрудниками разведки ГДР была безличной, поддерживалась через тайники или ты работал с инструкторами или кураторами в непосредственном контакте?
—Никаких тайников или, как мы их называли, «мертвых почтовых ящиков» у нас не было. Связь осуществлялась только посредством личных встреч. В этом, собственно, заключалось различие практических подходов КГБ и Главного управления разведки ГДР. Сотрудники советской разведки большей частью работали под крышей посольств и других загранучреждений. В таких условиях личные контакты чреваты провалами на каждом шагу. Наружное набгаодеіше спецслужб противника не дремлет. Разведчики же ГДР были в основной своей массе нелегалами. Это обеспечивало значительно большую свободу передвижения, свободу действий.
Конечно, стопроцентной гарантии безопасности у нас бьгть не могло. Но вот заботы о ней со стороны Главного управления разведки было на двести процентов. На встречу в Бельгию мои товарищи часто добирались через Данию, оттуда перебирались паромом в Голландию, и только затем садились в поезд, следующий в Брюссель. И это только один из множества вариантов. Контакты имели место и в Австрии, и в Швейцарии, и в Люксембурге. Маршруты настолько запутывались, что вероятность привести за собой хвост сводилась практически к нулю. Надо сказать, что практика личных встреч долгое время была еще и вынужденной необходимостью. Разведчики ГДР продолжительное время не могли действовать под крышей посольств за неимением таковых в странах Запада. Это, если ты помнишь, было напрямую связано с доктриной Халынтейна— политикой международного непризнания ГДР.
— Чем были эти встречи для тебя с чисто человеческой точки зрения?
— Конечно, они устраивались не только для передачи материалов. И за них был очень признателен товарищам. Я был своего рода часовым на дальней точке, который великолепно отдавал себе отчет в том, что его никто и никогда не сменит на данном посту. Но без возможности откровенного, чисто человеческого, дружеского общения... Оказаться забытым часовым — от этого можно было сойти с ума. Наши встречи были для меня хорошей эмоциональной подзарядкой, или, как я еще говорю, дозаправкой. Бывало, я чувствовал себя подызносившимся тарантасом, у которого бензин на исходе. А после беседы с товарищем меня порой было не узнать: новенький спортивный болид с полными баками.
— Как твоя жена узнала о твоей второй жизни, которая на самом деле была первой?
— Я сказал ей сам. Конечно, потребовалось немало времени, чтобы подготовить ее к этому. Должен сказать, что в интервью и вот уже в отснятом фильме я стараюсь выводить мою семью, мою жену за пределы повествования.
— Как часто в твоей работе разведчика давало знать о себе чувство страха?
— Страх всегда рядом, если ты живой человек, если тебе не изменяет чувство реальности, чувство опасности, которая следует за тобой по пятам. Кому же хочется быть арестованным? Правда, у меня страх заглушался тем, что принимал в расчет: рано или поздно это случится. И потому внутренне был готов к этому.
— Принимал в расчет?
— Я был убежден. Вероятность-то была очень велика. Только в то время разведчик-одиночка всегда мог исходить из того, что за его спиной целая страна — ГДР, весь социалистический лагерь, могущественный Советский Союз. В конце концов все, что я накопал в НАТО, переправлялось затем из Берлина союзникам — в Москву.
Честно говоря, в тюрьме, осужденный на 12 лет, я испытал чувство большого разочарования. Со всех концов света мне в тюрьму шли письма со словами поддержки, солидарности. Из Чехии, Польши, Греции, Испании, Италии... От коммунистов и людей, не состоящих в каких-либо партиях, но уверенных в том, что моя работа была направлена, в первую очередь, на сохранение мира между двумя противостоявшими друг другу военными блоками, а значит, и на обеспечение мира в целом. И ни одного письма — из России. Ты знаешь, я и в сегодняшних своих газетных статьях отстаиваю российские интересы. Но тогдашняя реакция российских людей была для меня ударом.
— Я попробую задним числом самортизировать его. Русские люди не знали тогда о тебе практически ничего. И это большая «заслуга» нашей тогдашней демократической прессы, среди представителей которой оказалось много выскочек-невежд. Кого из них интересовал работавший на ГДР разведчик, которого по неофициальной табели о рангах можно было поставить рядом разве что с Гюнтером Гийомом, личным референтом канцлера Вилли Брандта. Всех интересовали исключительно преступления «штази».
