— Бедный Гарри. Так и не смог оправиться от удара.
Да, думаю я про себя. Бедный Гарри. Задумавшись, я прижимаю малютку Джимми к груди и нечаянно делаю ему больно, потому что он начинает плакать.
— Он плачет, — говорю я, констатируя очевидное.
— Так прижми его к себе, чтобы он успокоился.
— Так я и прижал, он поэтому и плачет.
— Спой ему песенку, — говорит Воздержанья. — А я пойду дверь открою.
— А-а-а, — пою я. — А-а-а, а-а-а.
Когда жена возвращается, малютка Джимми все еще плачет.
— А-а-а, — пою я. — А, привет, Джим.
— Привет, Скотт, — говорит Джим.
— Джим, садись, — говорит Воздержанья.
— Надеюсь, ты вытер копыта, Джим.
Джим смотрит на свои облепленные снегом копыта.
— Прошу прощения, — говорит. — Я забыл.
— Смотри, как ты наследил.
— Прошу прощения, я не нарочно.
— Скотт, это невежливо. Джим, садись, — говорит Воздержанья. — Скотт все вытрет. Да, Скотт?
— Если малютка Джимми прекратит плакать. Джим, подержи его. — Я отдаю Джиму малютку Джимми, прямо в руки, ну или в передние ноги, и иду на кухню за щеткой и совком. Потом возвращаюсь в гостиную и счищаю с ковра весь снег. Снег легко счистить, пока он еще снег. Не уберешь его сразу — он растает и превратится в воду.
Воздержанья смотрит на Джима и улыбается.
— Ты умеешь обращаться с детьми, Джим.
Джим молчит, улыбается. Он сидит на диване, баюкая малютку Джимми. Воздержанья тоже сидит на диване, с другого края. Я опять ухожу на кухню, протираю бумажными полотенцами совок и щетку, ставлю их на место, возвращаюсь в гостиную и сажусь на диван между женой и жирафом-призраком.
— Джим замечательно управляется с малюткой Джимми, — говорит мне Воздержанья. — Как только Джим взял его в руки, ну или в передние ноги, он прекратил плакать и заулыбался. Смотри.
Я смотрю на Джима. Он встает, отдает малютку Джимми Воздержанье и садится на место.
— Ты как, работу нашел?
— Нет, пока не нашел. Но меня пригласили на собеседование в трех местах.
Воздержанья вся подается вперед, одной рукой поправляет круглую коричневую подушку у себя за спиной (эта такая специальная подушка для молодых мам) и снова садится, откинувшись на подушку.
— Правда?
— Ага, — говорю я, соображая буквально с ходу. — В одном месте — на должность пилота. Во втором — полицейского. И в третьем месте… э… политика.
Воздержанья смотрит на меня как-то странно.
— Забавно, что все три работы начинаются с буквы «пэ».
— Да. Человеческий разум устроен забавно.
— Могу устроить тебя на работу, Скотт, — говорит Джим.
— На телевидении?
— В кино.
— В кино, — повторяю я, переваривая информацию. — Всегда мечтал работать в кино. Да. Джим, что ты там ешь?
— Шоколадку.
Воздержанья опять подается вперед, смотрит на меня, смотрит на Джима.
— Шоколадку?
— Обожаю шоколад, — говорит Джим, словно размышляя вслух. — У меня там в машине — сто шоколадок.
Воздержанья облизывается.
— Ты тоже купишь мне сто шоколадок, да, Скотт? Когда устроишься на работу.
— Да. Или одну, но большую, — говорю я, смеясь. — Размером в сто маленьких шоколадок.
Где-то с минуту мы все молчим. Никто не произносит ни слова. А потом, через минуту, Воздержанья говорит:
— Мне так хочется, чтобы у меня было сто шоколадок.
— Хочешь — возьми мои, — говорит Джим.
Воздержанья вновь подается вперед.
— Правда?
Джим пожимает плечами.
Воздержанья кладет малютку Джимми в высокотехнологичную супертранспортабельную колыбельку и идет следом за Джимом на улицу, к его машине. Первые десять-пятнадцать секунд я предаюсь релаксации на диване с газетой, после чего сую ноги в свои любимые тапки в виде инопланетных пришельцев, надеваю свою снегостойкую термокуртку и выбегаю во двор.
Джим отпирает багажник своего спортивного кабриолета цвета «синий электрик» электронным дистанционным ключом цвета «синий электрик», открывает багажник, и там, в багажнике, лежит сто шоколадок — аккуратными стопочками по десять штук.
Воздержанья смотрит на шоколадки, облизывается.
— Бери, не стесняйся, — говорит Джим, выгребая целую охапку.
Воздержанья берет шоколадки, сколько помещается в руки, и кладет их в большой мешковатый карман своих мешковатых коричневых брюк. Потом берет еще и кладет, что взяла, во второй карман своих мешковатых коричневых брюк. (Это такие специальные брюки специально для молодых мам.)
Джим глядит на нее, улыбается.
Отбросив всяческое стеснение, Воздержанья перекладывает шоколадки в подол своей длинной коричневой толстовки (специально для кормящих матерей), пока в багажнике не остается вообще ничего, кроме снега, который так и идет и, похоже, не думает прекращаться.
— Набивайте ботинки, — говорит Джим. — Набивайте полные ботинки.
Воздержанья вышла в сандалиях, не в ботинках. На мне — мои тапки в виде инопланетных пришельцев, а Джим вообще не носит ботинок, потому что у него есть копыта, и обувь ему не нужна. Из чего я делаю вывод, что «набивайте ботинки» — это просто такой оборот речи типа развернутого междометия. Джим закрывает багажник, и тут Воздержанья замечает что-то на заднем сиденье. Верх у машины открыт, вся машина засыпана снегом, и эта штука на заднем сиденье тоже засыпана снегом.
— А что там, на заднем сиденье? — спрашивает Воздержанья.
— Где?
— Под снегом.
— А, — говорит Джим. — Я думал, ты спрашиваешь про снег. — Он очищает снег. — Вот. Шоколадка. Большая, размером в сто маленьких.
— А можно я ее тоже возьму?
Джим смотрит на шоколадку, потом — на мою жену, и пожимает плечами.
— Бери, если хочешь.
Когда мистер Пятнистое Лиственное Дыхание сказал, что он может устроить меня на работу в кино, ему бы следовало уточнить, что в его понимании работа в кино — это работа уборщика в кинотеатре.
Я работаю на пару с женщиной из пролетарской семьи, шотландкой по имени Мэгги Магги, и, как и у всех пролетарских шотландских женщин, у нее настоящий шотландский акцент и характерно шотландская речь.
— Берешь енту штуковину и вставляешь сюды, — говорит она мне, вставляя шланг в пылесос. — Потом суешь ентот шнурок вот сюды. — Она включает пылесос в розетку под буфетной стойкой в фойе. — Потом, значиц-ца, жмешь на кнопочку, ну, шобы включилось, и ента… пошел пылесосить. Вот так. — Она включает пылесос и водит шлангом с насадкой по стеклянному ящику для попкорна, подбирая случайные зернышки.
