– По-моему, это визитная карточка портного. «Бенедикт и сыновья, Schneiderei». — Марис глянула на меня и протянула мне карточку. – Посмотри-ка.
На карточке было лишь название и адрес, который я и так знал – Кохгассе, в Восьмом округе. Я переворачивал карточку так и эдак в надежде найти что-нибудь еще.
– Полагаю, пора сходить туда.
– Он шаловливый говнюк, верно?
Марис говорила по-английски, но фрау Нут поняла одно слово, и было видно, что оно ее шокировало.
Когда мы сошли с трамвая номер пять на Кохгассе, Марис взяла меня за руку и остановила.
– Тебе действительно пришлось схватить его за ноги?
– Да. Иначе он мог бы, наверное, из окна выпрыгнуть или еще что. Он совершенно потерял контроль над собой. Это какой номер дома? Похоже, адрес где-то в этом квартале.
– А что было потом, после этого его припадка?
– Фрау Бенедикт хотела, чтобы я ушел, но он не отпускал мою руку. Так что я задержался и вроде как гладил его, пока он не успокоился. А потом он меня отпустил.
– Ты собираешься туда еще раз? – Она широко шагала, чтобы не отстать.
– Не знаю. Что еще я могу узнать от них? У Морица очень красивый сын, страдающий аутизмом. Мать говорит, что это дело рук Каспара Бенедикта, и ничем это не опровергнуть.
– Каспар Бенедикт мертв.
– Будем надеяться. Но, увы, похоже на то, что какая-то его часть продолжает жить.
Вдоль всей узкой улицы бампер к бамперу стояли машины. Мы прошли турецкую булочную и несколько других магазинчиков, пока не нашли нужный адрес. Сначала мы не поняли, что добрались, так как ателье «Benedikt und Sonne» исчезло. На его месте находился современный магазин канцелярских принадлежностей. Переглянувшись, мы подошли ближе. Витрину заполняли пеналы с изображениями Гарфилда и «Пинатс», школьные тетрадки, пузырьки чернил «Монблан», карманные калькуляторы и портативные пишущие машинки. Я присмотрелся, уверенный, что здесь что-то есть, должно быть.
И действительно. В левом нижнем углу витрины виднелась маленькая переводная картинка, гласившая: «Здесь продается мистер Карандаш!»
– Посмотри-ка!
Я постучал пальцем по переводной картинке, и Марис, взглянув, чуть не вскрикнула.
– Откуда он знал об этом?
– Давай выясним.
Я толкнул дверь и вошел, чуть ли не ожидая увидеть растрепанного велосипедиста, продающего миллиметровку. Но за переполненным прилавком, улыбаясь, разговаривала по телефону очень симпатичная женщина средних лет. Увидев меня, она прервала разговор.
– Добрый день. Чем могу помочь?
Я несколько долгих мгновений молча смотрел на нее.
– Я бы хотел купить «мистера Карандаша». Или несколько, сколько у вас есть.
Ее улыбка из приветливой превратилась в растерянную:
– Простите?
– У вас на витрине реклама: «Здесь продается мистер Карандаш».
– Извините, не понимаю, о чем вы. Не могли бы вы, пожалуйста, уточнить?..
– Гм… Может быть, выйдем, и я вам покажу. Она вышла из-за прилавка, и я придержал перед ней дверь. Мы чуть не столкнулись со входящей Марис.
– Она не знает, что такое «мистер Карандаш».
– Интересно.
– Вот, здесь. Переводная картинка.
– Никогда ее не видела! Даже не знаю, кто ее сюда приклеил.
– Вы уверены?
– Я бы знала. Я хозяйка магазина и сама оформляю витрину. Никогда не слышала о «мистере Карандаше». Это из Америки? Что это вообще такое?
– Вы давно держите этот магазин? Она подозрительно сощурилась.
– Зачем вам знать? Кто вы?
– Мои родственники раньше держали здесь ателье: «Benedikt und Sonne».
– Тогда вы должны знать, что случилось с Бенедиктами. Мой отец выкупил помещение у его вдовы, и с тех пор мы здесь. Так вы хотели осмотреть магазин или купить эту штуковину, «мистер Карандаш»? Вы мне так и не сказали, что это такое.
– Вы когда-нибудь встречались с кем-то из Бенедиктов?
– Нет. Здесь холодно, я зайду внутрь. Вам угодно что-нибудь еще?
Тут заговорила Марис:
– Ваш отец еще жив?
Похоже, мы уже достали эту женщину.
– Да.
– У него есть борода, и он ездит на велосипеде?
– Нет! Он слепой, пенсионер, и живет в Вайдлинге. Извините, мне нужно идти.
Уже почти зайдя в магазин, она остановилась, подошла к витрине и с громким драматическим скрипом отодрала наклейку. Смяв ее в ладони, она посмотрела на нас и бросила остатки на землю. Я хотел было подобрать, но зачем? Будут и другие. Пожалуй, только в этом я и не сомневался.
– Что ты помнишь первое? Самое первое в своей жизни?
– Папа, вечно ты меня это спрашиваешь. Не знаю. Я тебе говорил.
– Ну же, ты должен что-то вспомнить.
– Почему тебе вечно нужно это знать?
– Потому что я твой отец. И я должен знать, что в голове у моего сына. Чем больше он может вспомнить, тем он взрослее.
– А ты сам что помнишь?
– Как прекрасна была твоя мать. Какой у нее был красивый голос.
– Это я знаю. Я и сам, кажется, помню, как она мне пела. Когда я был еще совсем маленьким.
– Видишь, ты что-то помнишь. А что еще? Мы шли по лесу. Папа говорил, что к концу дня мы доберемся до Вены, но я уже устал. Я просил снова взять меня на руки, но он ответил, что я уже слишком большой, чтобы все время меня нести. Я его чуть ли не перерос.
Я любил лес, хотя многие сторонились его, боясь кроющихся в нем напастей. Но не мы с папой. Он говорил, что мы волшебники и ничто не может причинить нам вреда. И еще он говорил, что ничто не может нас убить, потому что мы такие особенные. Мы были из других краев. Не помню откуда, потому что я был совсем маленьким, когда нам пришлось оттуда уйти.
Я не хотел рассказывать ему, потому что это был мой секрет, но самое мое раннее воспоминание было о том, как папа на спине уносил меня из города, где я родился, а я смотрел на замки и башни. Наверное, мы бежали, потому что я помню, как подскакивал вверх-вниз, вверх-вниз и, возможно, плакал от испуга. Помню замки и башни, и коней, и людей повсюду.
Еще помню, как однажды ночью моя мать склонилась над моей кроваткой, плача, потому что на свете было столько имен, и она не могла выбрать правильное. У нее были длинные рыжие волосы, а моя кроватка, наверное, была золотой.
– Помнишь, как нас пытались задержать? Может быть, для тебя это было слишком давно.
– Расскажи мне снова. Я люблю эту историю, как мы вместе убежали.
