— Неужели принцем? Из детских снов?
— Смешно сказать, но именно так. Грех любить человека, не так ли? Сначала творишь кумира, потом…
— Приносишь ему жертвы.
— Правильно, — согласился Ангел. — Причём жертв этих и сам не замечаешь. И ещё любовь — это ведь сострадание. Надеюсь, это ты не забыл? Вот она, наивная, считала почему-то, что он без неё пропадёт… Так бывает, иногда. Это ведь очень опасно — так сопереживать другому человеку. Тем более такому капризному, слабовольному…
— Именно в таких весьма часто и влюбляются. Бывает даже, что и капризы воспринимаются как проявление воли, самостоятельности.
— Бывает, — опять согласился Ангел. — Вот и она… принимала… А потом… Потом об их романе узнали родители. Его родители. И потребовали, чтобы он расстался с Таней. Страх, что поделаешь. Не родительский даже, а так… Обывательский. Страх за жилплощадь. А вдруг окрутит? А вдруг пропишется? А что за родственников с собой в Москву перетащит? Семья то и впрямь, обеспеченная… Благополучная… В общем, он оказался вполне послушным сыном. И добросовестно выполнил приказ родителей. И сделал это просто и без затей — встретившись с ней в очередной (и последний, как он думал) раз, оскорбил её… Неожиданно, совершенно неожиданно для неё… И грязно, подло… Расчётливо. Ожидал, что она развернётся и уйдёт. Навсегда. Вот такой, лёгкий для себя вариант придумал. Тяжёлая штука любовь. Раздавить может. По земле размазать…
— Кого как…
— Кого как, — подтвердил Ангел. — Именно. Может, именно за то бояться её? Ненавидят… В общем, он ошибся. Таня не ушла. Она знала, что его родители настраивают его против неё. Она хотела доказать им, что они ошибаются. А его… Он для неё был просто больным. Человеком, который болен страхом. Она его хотела…
— Вылечить?
— Да, пожалуй… Вылечить… Но ведь это неизлечимо. Она не захотела расставаться с ним. И тем испугала его ещё больше. У него уже были виды на другую… подругу. И другую жизнь. А глупая девчонка и маленького подмосковного городка — это ведь просто помеха. Досадная помеха. Следствие ошибки, минутной слабости. Он легко убедил себя в том, что едва не стал жертвой ловкой аферистки… Да всё оказалось не так просто. Четыре месяца — не так уж мало. После очередной неудачной попытки объясниться Таня использовала последний свой аргумент. Призналась в том, что беременна. Пятая неделя уже шла, кажется… Дальнейшее опускаю. Её очень долго уговаривали сделать аборт. И Петя. И его родители. И её родители. И даже подруги. А Петя к тому времени окончательно убедил себя в том, что имеет дело с шантажисткой, опасной шантажисткой. Которую надо немедленно остановить… Есть ведь такой тип людей. Их достаточно один раз напугать, а дальше их страх начинает расти сам по себе. Как колония микробов в питательном бульоне. И страх этот уже не остановить. Ничем. Не вытравить. Разве только из острой формы он переходит в хроническую. И остаётся с человеком навсегда. А Петя… умер от страха. И, умерев, придумал… Ну что может придумать человек, умерший от страха? Мерзость. Когда Таня позвонила ему в очередной раз, он попросил её подъехать к нему. Попозже, вечером. Сказал, что к тому времени родители уедут на дачу, и они смогут спокойно всё обсудить… Всё обсудить… Она приехала. Как он и просил, к часу ночи. Её уже ждали. Там, в подъезде. На первом этаже. Двое подонков… Где их нашёл мальчик Петя и сколько он им заплатил — даже для меня это тайна. Впрочем, мало ли гадюшников в большом городе… если поискать… Ты знаешь, она кричала. И как кричала! Они пытались заткнуть ей рот. Она кусала их пальцы. Грязные, липкие пальцы с обломанными ногтями. Она пыталась вырваться. Она думала, что Петя её услышит. Его квартира — на втором этаже, а акустика в подъезде очень даже хорошая. И он её слышал. Он стоял у двери и слушал… Всё время слушал. Все полтора часа. Очень возбудился, даже вздрочнул немного… Его очень возбудила гибель его ребёнка. Он же хорошо знал, что делает… А делали с Таней… Её раздели. Догола. Да, прямо в подъезде. Связали руки её же колготками. Очень туго связали. Насиловали… страшно… Таскали за ноги по полу. Били в живот. По рёбрам. По голове.
— Никто не вызвал милицию?
— Она слишком громко кричала. Должно быть, соседи испугались. Или, может, решили, что в подъезде оргия. Или драка. Или просто пьяный скандал. Да какое им вообще было дело? Разве тебя что-нибудь удивляет?
— Удивляет. Ты ведь знал о ней всё. Всё это. Зачем?..
— Затем, что знал, — с неожиданным озлоблением ответил Ангел. — Именно затем!
— А Бог что делал в это время? — спросил я. — Вместе с Петей стоял у двери и слушал? Может, и онанировал на пару с ним? Гурман хренов…
— Бог её облизал, — ответил Ангел. — И смыл с неё все грехи… Бог любил её. Он в тот день был голоден. Слишком голоден.
— И насытился? Чем? Криком её?
— Криком, — ответил Ангел. — Кровью. Сброшенным плодом. Ты даже представить себе не можешь, что такое голод. Настоящий голод. Великий голод. Голод Господа. Сколько младенцев погибло страшной, мучительной смертью за всё то время, пока существует этот мир? Миллионы, поверь мне! Забитые, заколотые, зажаренные заживо, брошенные в воду, на лёд, в мусорные вёдра, в печи и камнедробилки. Тысячи и тысячи лет сплошной бойни! Только представь себе всю эту гору жратвы. Высотою до неба. Бог любит всех и не жалеет никого! Запомни это! У Бога любимчиков нет. Если Бог помогает тебе — значит, ты просто нужен ему. Носи ему пищу, чтобы остаться в живых. Вот так, безмозглый друг мой, вот так… Что по сравнению с этим ещё один крик в подъезде? Всего лишь ещё один крик.
— Тогда почему ты назвал этих подонков подонками? Назвал бы их подручными Господа…
— Да вот, разжалобить тебя хотел. Думал, расплачешься…
— Ты циник! Циник и лицемер. Хихикающий в кулачок, издевающийся над каждою частичкой нашей души, нашей любви, нашей боли, мелкий, подлый, пошлый ангелочек. Ведь это ты плодишь всю ту гадость, в которой мы все захлёбываемся. Ты сам надругался над ней. И я вместе с тобой. Ты мучил её. Ты убил её. Зачем? Господу добавки захотелось?
— Она дозрела, Сергей. Сначала выкидыш. Операция. Потом она ушла из дома. Пыталась покончить с собой. Газ, таблетки… Её здорово рвало в больнице. Потом она ходила по общежитиям. И попала…
— На панель?
— На трассу.
— А теперь она где? Надеюсь, не в раю?
— Не в раю. Нет. Ужин окончен… А теперь спи. Я тебя разбужу.
Шаги, шаги.
Он ходит у меня над головой.
Шаги тяжёлые. Ноги давят на пол. Пол словно прогибается под давлением, бетонное перекрытие сжимает воздух, сдавливая его в узком пространстве подвала между полом и потолком.
А-а-а-ап!
У меня нарушено дыхание. Я вдыхаю воздух резко, рывком. Словно толкаю грудь изнутри, преодолевая сопротивление стянутой ознобом, окоченевшей кожи.
Я уже почти не чувствую режущую боль от впившейся в меня проволоки. Или тело моё мертвеет и становится нечувствительным к боли, или он (тот, кто разговаривал со мной… кто он?) и впрямь ослабил стальную эту хватку. А, может, просто выпустил из меня немного крови. Я ведь давно заметил — боль уходит вместе с кровью. Капля за каплей. И тело сдувается, словно воздушный шарик.
