Но воду же должен был кто-то выключить. Я хотел уже уйти, решив, что тот, кто это сделал, находится в одной из комнат за закрытыми боковыми дверями; я совершенно не ожидал, что этот человек все еще в ванной. И тут перед умывальником внезапно появилась обнаженная женщина. Руки ее были подняты к волосам, темным и длинным: она закалывала их на затылке в узел. В зубах она держала шпильки и внимательно глядела на свое отражение. Я посетовал в душе, что зеркало такое маленькое, мне были видны лишь лоб да шея. Тяжелые груди походили на спелые груши, они были чуть светлее, чем кожа на руках. Я прильнул глазом к дверной щели, запечатлевая в памяти каждый изгиб этого красивого тела. Оно принадлежало Розете.
Я опустил взгляд ниже, к Розетиным ягодицам, шелковисто-гладким — за исключением тех мест, где на коже виднелись жировые ямочки. Бока девушки не сразу перетекали в крепкие бедра, но были заключены в какое-то странное нижнее белье… нечто маленькое и сдавливающее, блестящее, словно гладкий металл.
Девушка встала на цыпочки и оперлась телом о раковину. Раздался металлический звон, и в то же мгновение на боку у нее закачался крохотный, замысловатой формы висячий замочек, он походил на герб, и из его середки на меня черно щерилась изогнутая замочная скважина. Прежде чем двери ванной закрылись, я заметил в зеркале встревоженные глаза Розеты.
Я отвернулся от двери в ванную комнату и попытался сориентироваться. Оставались лишь двери в стене, противоположной выходу из красного коридорчика, последняя возможность проникнуть в синюю комнату. На долгие раздумья времени не хватало, я должен был спрятаться до того, как Розета пойдет искать человека, который за ней подглядывал. Я не сомневался, что она меня не узнала, но если я буду по-прежнему тут торчать… Я схватился за ручку ближайшей двери. Еще одна неосвещенная передняя. Я скользнул туда и прикрыл за собой дверь. Локтем я нащупал выключатель и нажал на него.
Здесь все было совсем иначе. Направо располагалась ванная, а прямо напротив входа — комната, в которой царил жуткий беспорядок. Помещение переполняло столько мебели, что умение его обитателя как-то сюда втискиваться казалось удивительным. У меня возникли ассоциации с театральной сценой. Посередине стояли два шкафа, повернутые друг к дружке задними стенками. Вокруг теснились разнообразные стулья, столики, табуреты и подставки под цветы, а еще я заметил железную решетку, в которой распознал средневековую жаровню для обогревания воздуха, обшарпанное пианино и две античные статуи в натуральную величину — на постаментах, гипсовые. Безголовый мужской торс служил вешалкой, на его руках и плечах висели жилеты, пиджаки и темные демисезонные пальто. На шею женского торса, у которого рук не было, нацепили целую охапку пестрых галстуков. Одежда валялась и на полу — ношеная и совершенно новая, многие рубашки даже не были извлечены из целлофановых упаковок.
Хотя в этом кавардаке совершенно отсутствовал порядок, в нем все же можно было жить. Я обратил внимание, что предметы мебели располагались таким образом, что между ними оставались узкие проходы, по которым при желании удалось бы пробраться в глубину помещения. Там, по моим предположениям, стояла кровать.
Я вернулся в переднюю и услышал, что в холле открыли дверь. Я знал, что это Розета. Наверняка она шла убедиться в том, что глаз, блестевший в щели полуотворенной двери, ей только померещился.
Выйти в холл я не мог, но мне подумалось, что единственные оставшиеся там двери могли вести лишь в синюю комнату. Я толкнул их и наконец-то увидел помещение, которое на неопределенное время должно было стать моим прибежищем.
Серый, металлического оттенка, потертый ковер, раскладной диван с потрепанной обивкой, аквамариновые шторы на окнах, стол, накрытый скатертью с провансальским узором, картинки, на которых были запечатлены пруды и заросли камыша, безвкусная лампа в форме лугового колокольчика. Синяя комната, не слишком красивая, скорее холодная, безличная и печальная, истинно гостиничная. Странно, но стоило мне закрыть за собой дверь и оставить Розету, Гмюнда и Прунслика на произвол судьбы в их заколдованных призрачных обиталищах, как я почувствовал себя дома.
XVI
Я вижу, как ты падаешь: летящая стрела не так грозна, как ты.
Р. Вайнер
Вечером я уснул на диване в чем был и проснулся только утром. Ночью кто-то принес в комнату мои вещи, так что я смог переодеться. В ванной, которую я делил с Прунсликом, я принял холодный душ. В гостиной на журнальном столике меня ожидала записка с приглашением спуститься к завтраку вниз, на первый этаж гостиницы.
В «Бувине» своей кухни не было, однако кормили тут по-королевски. Из трех накрытых столов два оставались незанятыми, а у последнего сидел мой хозяин в белой рубашке и пурпурном жилете; рядом с Гмюндом я увидел Розету и Прунслика. Розета была в штатском — в белой блузке и коричневой юбке — а Прунслик по обыкновению в чем-то сине-сером. На лестнице я заколебался, стоит ли мне подходить к ним, но Гмюнд заметил меня и, приветливо улыбнувшись, жестом пригласил за свой стол.
Заказав у официанта кофе и дав себя уговорить на яйцо всмятку в специальной подставочке, я поблагодарил Гмюнда за то, что последний — в ущерб себе — предоставил мне кров. Я не преминул заметить, что едва не заплутался в его апартаментах, словно в лабиринте. Пока он извинялся за то, что у них с Раймондом внезапно возникли срочные дела, покончить с которыми им удалось лишь под утро, я краешком глаза разглядывал Розету. Она молчала, даже не поздоровалась со мной толком; лишь отщипывала да жевала кусочки рогалика. Прунслик перехватил мой любопытный взгляд и объяснил — не без ехидства в тонком скрипучем голосе — что «красотуля опять села на диету». Она коротко и сердито посмотрела на него, но ничего не сказала. Прунслик добавил, что желает ей успеха, и поднял бокал портвейна — будто бы за ее здоровье. Это был весь его завтрак. Зато Гмюнд себе ни в чем не отказывал: он ел омлет, откусывая время от времени от ломтя хлеба, щедро намазанного маслом.
Я знал, что об этом лучше не упоминать, однако не утерпел и как бы между прочим сказал, что и понятия не имел о Розетином житье в гостинице. Я следил за реакцией, и она последовала немедленно: девушка так стиснула кулак, что почти раздавила свой рогалик, а потом спросила, с чего это я, собственно, взял, что она тут живет.
Я ответил — не без некоторой иронии — что это всего лишь мои догадки, что я вполне могу ошибаться и что, возможно, она тут такой же временный обитатель, как и я. Розета заявила, что это ее дело, и прибавила: «Надеюсь, ты уже большой и сам сможешь найти свою ванную».
Тут в нашу беседу вмешался Гмюнд, который хотя и не подозревал, о чем идет речь, все же уловил в словах девушки упрек в мой адрес. Он поинтересовался, хорошо ли мне спалось на новом месте, и тогда я, к немалому удовольствию Прунслика, живописал свои блуждания по комнатам. Всем троим показался ужасно занимательным тот факт, что во второй холл я попал не через дверь в нише, а по красному коридорчику, где прежде помещалась гардеробная. Впрочем, они никак это не комментировали, а только обменялись многозначительными взглядами. О том, что я осматривал все остальные помещения и даже заглянул в некую ванную, я умолчал. Я захотел узнать, кого именно выселил из синей комнаты, но Гмюнд махнул рукой и сказал, что им с Раймондом не привыкать терпеть лишения… Фразу свою он не закончил и попросил, чтобы я не говорил полковнику обо всех обитателях гостиничного номера. Тут Прунслик вскочил со стула и замотал головой, точно вытряхивая воду из уха. Его смех резал, как кривой нож.
