Молинас, хоть и устал от долгого стояния на ногах, вытянулся во весь свой невеликий рост.
— Вот доказательство, которое вы требуете. Вы слышали когда-нибудь слово Абразакс?
Священник, казалось, был поражен.
— Слышал. И что дальше?
— Весь секрет Ульриха из Майнца и Мишеля де Нотрдама заключается в этом слове. И что хуже всего, результаты их практики доступны людям разного происхождения. В том числе и тем отверженным евреям, которых вы… то есть Великий инквизитор Манрике или Супрема… сжигаете повсюду.
— Оттого что Ульрих из Майнца находится в Азии и потому практически недостижим. Но я уверен, что рано или поздно он станет искать контактов с любимым учеником. Это делает Нотрдама ключевой фигурой.
— Отдельно взятый человек не может поставить церковь под угрозу.
— Но целая религия может. Ульрих положил начало собственной секте, секте иллюминатов. Она называет себя церковью и повсюду имеет ответвления. Однако только Нотрдам имел у себя на хранении «Arbor Mirabilis», священный текст еретиков. Только он знает шифр и умеет им пользоваться. Теперь вам ясен смысл моей миссии?
Фернандо Ниньо, на этот раз живо заинтересованный, откинулся на спинку стула и положил руки на крышку стола.
— Сеньор Молинас, я жду, чтобы вы мне разъяснили значение слова «Абразакс» и рассказали что-нибудь еще об иллюминатах. Если вы убедите меня в существовании серьезной опасности, я снова поддержу вашу миссию и постараюсь найти необходимые средства. По крайней мере, пока не закончится период междувластия и новый Великий инквизитор не сменит теперешнего. Если же вы меня не убедите, вам придется смириться с отзывом или с чем-нибудь похуже. А теперь говорите, я вас слушаю.
Молинас кивнул и глубоко вздохнул.
— Все восходит к арабскому мыслителю, известному под именем Аль-Фараби. Но уже до него…
Когда наступила ночь, Молинас и Фернандо Ниньо все еще беседовали.
РАССЛЕДОВАНИЕ
Открывая свою лавчонку, прилепившуюся к строению из дерева и кирпича, Мишель увидел несущуюся с большой скоростью карету, отделанную серебром, со слугой на запятках. Слуга придерживал рукой берет, чтобы его не снесло ветром. Нотрдам не придал значения увиденному. Уже год он жил в состоянии пустоты и безразличия. Чума покинула Аген, войска Карла V оставили неприступный Прованс, разграбив все, что можно было разграбить. Ему было все равно. Каждый раз, входя в дом, он чувствовал, как остро не хватает ему жены и детей.
Поначалу он решил уехать в Орваль, в отдаленное аббатство, ставшее почти легендарным убежищем страждущих душ. Потом оставил эту идею, так как, с позиций разума и существующих приличий, ему не в чем было себя винить. Разве можно считать виной суровое обращение с женой, которую подкупили, чтобы она за ним шпионила, и которая отличалась непокорностью во всем, включая самые щекотливые аспекты жизни? И общественное мнение, и собственный рассудок говорили «нет». Он был скорее жертва, чем преступник. Удалиться в известный монастырь для покаяния означало бы признать себя виновным в преступлении, которого не совершал. Кроме того, в Орвале он должен будет прекратить свои исследования и заняться вместе с монахами изготовлением знаменитого пива. Ему это было надо? Разумеется, нет.
Его грызла тоска, питавшая все мысли о побеге. Он принимался плакать, потом с бешенством вытирал слезы, безуспешно пытаясь вновь обрести былое бесстрастие. Дом казался ему пугающе пустым и враждебным. Работа тоже приносила страдание. Он почти полностью оставил ремесло медика, да и в аптеке продавал одну только косметику для пустых, скучающих дам. Как не похожи они были на Магдалену, такую умную, яркую, живую…
Каждый раз, когда им овладевали эти тоскливые мысли, Мишель прибегал к ястребиной траве, вызывая у себя припадок эпилепсии и забываясь в судорогах. Он знал, что это опасно. Сумрачный учитель, который его инициировал и чье имя он старался не вспоминать, предупреждал его:
— Кто слишком часто посещает владения Абразакса, поселяется там навсегда. И тогда прошлое, настоящее и будущее перемешиваются в нем, превращаясь в непрерывный страшный сон. Мы желаем быть богами, но боги должны обладать знанием. Бог без знания подобен демону, он пленник собственного ада.
Однако Мишель так остро нуждался в забвении, что горький смысл этих слов его больше не сдерживал. При первой же возможности он принимался готовить свое зелье, в котором белена все больше преобладала над пилозеллой. А потом, пока тело его корчилось в судорогах, путешествовал по странным мирам, то размытым, то слишком ярким, по мирам, висевшим над звездными безднами, которыми человечество во все времена могло любоваться лишь издали. И каждый раз скрытое во мраке жуткое существо комментировало увиденные им зрелища. Оно было так реально, что Мишелю казалось, будто он ощущает его рядом даже наяву, стоило спуститься ночи и наступить тишине. Именно в такие моменты исчезала тоска. И в сравнении с ними все прочие дневные часы теряли всякий интерес.
Мишель забросил лечение эпилепсии у Одиетты, вечно беременной госпожи Скалигер. На этот раз выбор оказался не за ним. Капризный Жюль Сезар, занятый нынче сочинением пасквиля в адрес итальянского врача Джироламо Кардано («Я изведу его, как извел Эразма», — не уставал он повторять), невзлюбил Мишеля. Шестидесятилетний «гуманист» косо смотрел на его дружбу с гугенотом Филибером Саразеном. По мнению Скалигера, Мишель был скептиком, скрытым атеистом и грошовым колдуном. Потом он, наоборот, объявил его «евреем, обращенным для видимости», обрезанным, перекроенным и тому подобное. В те времена подобные инсинуации представляли серьезную опасность.
Фактически исключенный из городского парламента из-за неприязни взбалмошного хранителя ключей, лишенный медицинской практики из-за зависти коллег и собственного мучительного бессилия, потерявший всякую надежду на респектабельность из-за сплетен по поводу покойной жены, Мишель переживал один из самых тяжелых периодов своей жизни. Аптека кое-как выживала за счет кремов для агенских дам да конфитюров, которые он готовил с завидной пунктуальностью. Но все это было не то, в чем он нуждался.
Нотрдам расставлял на полке баночки с имбирным конфитюром для повышения потенции, который пользовался повышенным спросом, когда увидел вошедшего Саразена. Тот был мрачен и озабочен.
— Знаешь, кто приехал в город? — спросил он друга.
— Нет. Расскажи.
— Помнишь, что произошло семь лет назад в долине Апт?
— Тогда я был еще студентом в Монпелье.
— Сейчас расскажу. В долине жили еретики-вальденсы, те самые, что теперь обитают на склонах горы Люберон. Инквизитор Иоанн Римский неожиданно напал на них. Долину опустошили, десятки вальденсов убили, многих, и мужчин, и женщин, невзирая на возраст, пытали с особой жестокостью.
Мишель пожал плечами.
— Не думай, что ты меня тронул. Я не питаю симпатии к фанатикам.
