— Джорджи, — выкрикнул я. — Джорджи! — И принялся стучать в закрытую дверь комнаты. Но в ответ не донеслось ни звука.
Садясь в машину, я на прощанье возбужденно объяснил Антонии, что с Джорджи, должно быть, все в порядке, раз она по-прежнему с Александром. Однако Антония сообщила мне, что Александр позвонил из Ремберса прошлым вечером, когда меня не было, и сказал, что Джорджи не поехала с ним и осталась в Лондоне. Впрочем, Антония не разделяла моего беспокойства, посчитав его совершенно беспричинным. Я снова постучал.
Ответом было лишь давящее молчание. Разумеется, нелепо так пугаться неизвестно чего. Волосы считаются важной приметой в толковании снов, но глупо применять эту логику к жизни. Несомненно, подарок Джорджи что-то символизировал, но это была всего лишь горькая шутка. Наверное, она где-нибудь в ближайшей библиотеке, а я тут стою у запертой двери ее пустой комнаты. Но мне не удалось себя в этом убедить. Я знал, что так просто отсюда не уйду. Я подумал, не стоит ли мне еще позвонить по телефону, хотя я успел обзвонить все места, где она могла находиться. Теперь мне хотелось лишь одного — войти в комнату, словно мой приход был способен предотвратить беду. Запертая дверь манила меня как магнит. Я решил подождать, но вдруг мне почудился оттуда какой-то звук. Я при-ложил ухо к замочной скважине и затаил дыхание. Через минуту снова послышался звук, потом он донесся до меня в третий раз. В комнате кто-то тяжело, прерывисто дышал. Я распрямился и застыл. Услышанное перепугало меня.
До окон Джорджи не добраться. Можно войти только через дверь. Я тщетно попытался высадить ее. Затем вспомнил об инструментах маляра, которые по-прежнему лежали внизу на лестнице. Я спустился и начал их разбирать. Дверь парадного по обыкновению была распахнута, и по улице сновали прохожие. Я выбрал тяжелую, с плоским окончанием лопатку для цемента, молоток и бегом вернулся наверх. Вогнал как можно глубже лопатку в щель, чтобы дверь треснула у замка, и принялся колотить по ней молотком. Потом воспользовался лопаткой как рычагом. Внутри что-то хрустнуло. Но тут от лопатки отломилась ручка. Я толкнул дверь, но она еще крепко держалась. Взяв молоток, я ударил изо всех сил где-то рядом с замком. Треск стал громче, и щель расширилась. Я уперся плечом в дверь, и она открылась.
Я вошел и захлопнул дверь за собой. Внутри меня встретило тяжелое молчание. В комнате было темно, занавеси опущены. Спертый воздух, духота, слабый запах алкоголя и невыветрившегося табака, дым от которого я словно увидел в воздухе, когда поднял занавеси. А может быть, мне просто показалось, что в комнате висел серый туман. Кто-то лежал на полу. Я не сразу догадался, что это Джорджи. Дело не в том, что из-за стриженой головы ее трудно было узнать. Она потеряла сознание, и ее лицо сделалось чужим. Непохожим. Я подумал, что она уже мертва.
Наклонившись над ней, я ее позвал и начал трясти за плечо. Она оставалась полностью неподвижной, и я понял, что она перешагнула предел, за которым уже трудно откликнуться. Ее лицо раздулось и посинело, и она с трудом дышала. Я действовал без колебаний. Достал телефонную книгу, набрал номер больницы на Чаринг-Кросс и объяснил, что женщина по ошибке приняла большую дозу снотворного. Мне пообещали немедленно приехать. В этом районе такие случаи нередки.
Я опустился перед Джорджи на колени. Подумал, стоит ли продолжать ее будить, и решил этого не делать. Мне пришло в голову, что от моего прикосновения ей станет хуже. В подобном состоянии ее не надо трогать. К тому же меня непроизвольно отталкивало ее обмякшее, полуживое тело. Она напоминала утопленницу. Но я не мог оторвать взгляд от ее лица — его выражение было очень странным и просто заворожило меня. Как будто она превратилась в совсем другого человека или в нее вселился кто-то иной. Можно было подумать, что от Джорджи осталось какое-то грубое подобие — ее рот был открыт, она глубоко дышала и казалась вылепленной из воска. Джорджи лежала на боку, вытянув руку над головой. На ней была голубая рубашка и черные брюки. Их я узнал сразу. Ноги босые. Я задумчиво поглядел на ее ступни. Их я также узнал и дотронулся до них. Какие они холодные, застывшие… Тоже словно восковые. Я прикрыл их подушкой, еще раз посмотрел на ее длинные ноги в брюках и на изгиб бедер. Рубашка была расстегнута, и я увидел, как вздымается грудь. Перевел взгляд на шею и ухо, открывшееся теперь из-за короткой стрижки, на вытянутую руку и поднятую кверху ладонь — то ли она звала на помощь, то ли старалась выбраться отсюда. Все это некогда принадлежало мне, но теперь утратило единство, развалилось на части. Части Джорджи, потерянного для меня человека.
Вряд ли в эту минуту я мог предаваться воспоминаниям или размышлениям. Но мне померещилось, что я вновь слышу ее голос, говорящий: «Мартин, ты даже не представляешь, до какой степени я на пределе». Действительно, я столького не знал, да и не стремился узнать. Стоицизм и терпение Джорджи помогли мне остаться грубым и бесчувственным. Она искусно оберегала меня от своих переживаний. Я наслаждался, а платить за это мне никогда не приходилось. Но кто-то другой заплатил. Посмотрев на ее тонкое, безжизненное тело, я вспомнил кошмарную беременность Джорджи. Она завершилась умиротворением, объятиями и шампанским. Если она умирает, то я — ее убийца. Я подумал об этом, но как-то тупо и ничего не почувствовав. У меня не было ощущения лежавшей рядом со мной плоти. И я по-прежнему не находил в себе сил дотронуться до нее. Как будто это значило прикоснуться к трупу. Но, переборов себя, я с некоторым замешательством и тайным желанием все-таки распластался около нее на полу. Мое лицо оказалось совсем близко от нее. Я слышал ее дыхание.
Прошло несколько минут. У двери послышалось какое-то движение. Я приподнялся на локте и увидел, как в комнату кто-то вошел. Дверь снова закрылась. Сверху на меня глядела Гонория Кляйн.
Я сел и произнес:
— «Скорая помощь» сейчас прибудет.
— Я боялась этого, — проговорила Гонория. — Она прислала мне очень странное письмо.
— А мне она прислала свои волосы, — сообщил я.
Гонория уставилась на меня. Ее лицо было жестким и замкнутым. Затем она посмотрела на Джорджи и сказала:
— Вот в чем дело. Понимаю. Я подумала, что у нее какой-то дикий вид. — Она говорила трезво и бесстрастно.
Я решил, что она безжалостна. Но я и сам такой, подумал я.
На Гонории был поношенный и расстегнутый плащ. Она была без шляпы, и ее черные волосы немного слиплись от дождя. Опустив руки в карманы, она деловито разглядывала комнату. Так мог бы вести себя частный сыщик. Я встал.
— Поскольку она дала знать нам обоим, будем надеяться, что это была не слишком серьезная попытка. Вы нашли таблетки?
Я совсем упустил это из виду. Мы принялись искать, перерыли книги и бумаги, вытряхнули окурки из пепельниц, выложили на пол груды нижнего белья, обследовали ящики, то и дело перешагивая через ноги Джорджи. Я снял с кровати все одеяла и простыни и посмотрел, нет ли чего под подушкой. Снова повернувшись к Джорджи, которая лежала среди беспорядочно валявшихся вещей, я на мгновение бросил взгляд на сосредоточенное и напряженное лицо Гонории. Она опустошала очередной ящик. Меня опять втянули в ночной кошмар, пронеслось у меня в голове. Наконец нам удалось обнаружить пустой пузырек от хорошо известных снотворных пилюль. На этом наши поиски закончились.
