Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
— Все отлично! — искренне ответил дружинник. — Наверное, благодаря твоим заботам и стараниям отца Серафима я, наконец, стал окончательно выздоравливать.
— Ну вот и славно! Сейчас поешь, а потом, как и обещал, давай упражняться вместе в воинском деле! — Анюта произнесла последние слова, пожалуй, излишне громко и преувеличенно твердо и с некоторым вызовом посмотрела на отца Серафима.
Тот опустил глаза, сложил ладони и, по-видимому, принялся произносить про себя слова молитвы.
— Давай! — Михась, обрадованный своим хорошим самочувствием, веселым голосом Анюты и отсутствием возражений со стороны монаха, выскочил из избы, быстро умылся свежевыпавшим снегом, а затем, сев за стол, с аппетитом поглотил изрядную долю съестных припасов, доброхотных даяний, принесенных отцом Серафимом из монастыря и Анютой из села.
— Дружинница Анюта! — шутливо скомандовал Михась, покончив с приемом пищи и поднимаясь из-за стола. — Приказываю приступить к воинским упражнениям!
— Слушаюсь, господин воевода!
Они, радостно смеясь, выбежали на поляну. Монах скорбно посмотрел им вслед и вновь встал на колени перед образами.
Вечером, когда Анюта уже ушла, Михась и отец Серафим вновь сели за трапезу. Монах долгое время молчал, и дружинник, почувствовав в этом скорбном и суровом молчании какое-то напряжение, не посмел нарушить его вопросом. Наконец отец Серафим поднял глаза, печально и задумчиво взглянул в лицо дружиннику:
— Ведомо ли тебе, Михась, что Анюта хочет покинуть свое село, своих родных и близких и уйти с тобой?
— Нет, — в голосе Михася звучало неподдельное изумление. — Как это — уйти со мной? Куда уйти?
— Ты же ведь не останешься здесь навсегда?
— Нет, конечно! Оправлюсь от ран и буду пробираться к своим.
— В поморские леса?
— Да нет, туда в одиночку далековато будет. Я решил идти на Оку, на Засечную черту, где в числе других войск стоит против крымских набегов наша дружина. А оттуда, потом, когда будут менять дружинников, уйду со сменой в наши края, в основное войско.
— Вот Анюта и собирается идти с тобой.
— На Засечную черту?!
— Ей все равно. Лишь бы уйти из села, куда глаза глядят. Как былинная богатырка из сказок. Она, Анюта, уже ведь победила злобное чудище. Ты научил ее сражаться, внушил веру в свои силы. Вот она и поверила, что может многое, что достойна иной, куда лучшей участи, чем крестьянский труд.
— Неужто ты осуждаешь ее, да и меня, отче?
— Бог вам судья. Хочу сказать, Михась, что душа твоя чистая и открытая, человек ты честный и бесхитростный и всех вокруг по себе меряешь. То есть ты, конечно же, людей разделяешь на друзей и врагов, но, разделив, друзьям предан безмерно, а врагов ненавидишь смертельной ненавистью.
— Ты словно упрекаешь меня за это, отче.
— Да нет, сыне, не упрекаю. Просто переживаю за тебя. Разделив мир на черный и белый, ты не всегда можешь соразмерять свои дела и поступки, предвидеть все последствия... Вот ты юной деве с душой тонкой и трепетной, но еще совсем неопытной, вложил в руки силу, то есть власть над другими людьми, над их жизнями. Как она ею воспользуется? Человек с оружием весьма значительно отличается от безоружного. Власть даже зрелую душу способна напрочь изменить. Вспомни, каким агнцем Божьим был наш государь Иван Васильевич в начале своего царствования! Да на него вся Русь денно и нощно молилась, как на икону! А теперь... В душе Анютушки, воспитанницы моей, я увидел резкие и внезапные перемены, но непонятно мне, к чему сейчас ее сердце клонится. А посему тревожусь за нее, ибо чувствую, что она может устремиться за ложным в ущерб истинному... Вот идет она сейчас по селу и на встречных ей людей совсем другими глазами смотрит, думает, что ежели кто обиду вдруг ей чинить вознамерится, то она его — за шею и коленом через разножку в живот. Она упивается этой тайной силой, и горит в ней боевой азарт: а ну, попробуйте! Ей, может быть, даже самой иногда хочется, чтобы на нее напали.
— Нельзя обижать слабых и беззащитных! — буркнул Михась.
— Это надо понимать так, что ты приговорил обидчика? Причем приговорил к смерти?
— Он сам себя приговорил, отче, когда решил напасть на сироту, никому никогда не сделавшую зла!
— Но ведь ты же научил эту девушку, невинную и безгрешную, ни чему-нибудь, а искусству убивать!
— А доводилось ли тебе, отче, слышать пословицу восточных народов, гласящую, что тот, кто умеет убивать, никогда не сделает это случайно?
— Но сама возможность карать по собственной воле ближних своих — тяжкая ноша, ибо праведен лишь суд Божий, а суд человеческий всегда несет в себе зло.
Дружинник, твердо уверенный в правильности своих поступков, внимая словам отца Серафима, испытывал смешанные чувства. Он почтительно, но с военной прямотой возражал монаху, что, дескать, правое дело одними молитвами и смирением не отстоять, против зла сражаться надобно, причем умело и доблестно. Но в душе Михася почему-то вдруг возникли тревожные сомнения, ибо он понимал, что перед ним не просто по-христиански мудрый монах, проведший всю жизнь за книгами и потому не понимающий сути воинского ремесла. И прежние профессиональные рассуждения отца Серафима о воинском деле, и боевая стойка, в которую монах спросонья встал на глазах дружинника сегодня утром, и его последние слова об ударе коленом с разножки...
— Анюта — девушка хорошая, честная и справедливая, она воинские навыки, которым я ее обучаю, во зло не обратит! — довольно твердо произнес Михась после некоторых раздумий.
— Да, она и честная, и справедливая. Только понятие справедливости человеку не раз и навсегда при рождении дается. Оно меняется вместе с человеком, его поступками и возможностями. Вот чего я боюсь. Слишком много примеров печальных, устану их перечислять, коль начну... Однако если ты уверен в своей правоте и не сомневаешься в Анюте, то продолжай исполнять задуманное. При этом помни о моих словах и не гнушайся спросить совета, если возникнут сомнения.
— Спасибо, отче! Но ты сказал, что Анюта собралась со мной уйти. Это для меня новость, причем совершенно неожиданная. Куда и зачем она пойдет-то?
— Ну, об этом она сама тебе поведает вскорости. С ней и обсуждай.
— Хотел бы я, чтобы и ты, отче, в этом обсуждении участвовал.
— Спасибо за доверие, дружинник. Готов помочь вам советами, коль Анюта не воспротивится.
— Что ты, отче! Да она тебя почитает превыше родителя!
— Хорошо бы, коли так, — задумчиво и печально произнес монах.
В печи весело потрескивали полешки, согревая избенку, затерянную в безбрежных дебрях русского леса. Снегопад все усиливался, снег валил уже сплошной стеной, пряча под пушистым покровом пожухлую траву, опавшие листья, пни и коряги, звериные тропы и немногочисленные дороги, проложенные человеком. Он одинаково щедро покрывал и крестьянские подворья, и крыши боярских теремов, и палатки и землянки русского войска, терпящего в Ливонии одну неудачу за другой.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
