— Возможно, вы не позволяли себе пройти весь путь до конца. Возможно, какое-то время вы останавливались, когда это просто щекотало вам нервы, вы причиняли боль, а затем отступали: порез на голове Филипа, ожог на руке Патрисии, синяки на руках Шарлотты. Возможно, вы никогда ничего по-настоящему не пробовали до прошлой субботы. Возможно, до этого вам удавалось получить требуемое удовлетворение с помощь порнографии. Так ведь? Сначала вы возбуждали себя с настоящими детьми, а затем, чтобы избежать риска, отпускали их и переключались на картинки на вашем мониторе. А потом, когда в субботу вы все же позволили себе продолжить, то обнаружили, что зашли дальше, чем хотели.
По мере того, как сержант Лейси продолжала высказывать свои нелепые, гнусные предположения, становилось очевидно, что она и ее коллеги перевернули все прошлое Триш, поговорив с ее друзьями и родственниками, и нарисовали себе портрет крайне неуравновешенной, опасно одержимой женщины, с нездоровым интересом к надругательствам над маленькими детьми, и способной к необычайной жестокости.
Триш стояла, заставляя стоять и сержанта, пока поток инсинуаций, обвинений и неправильно истолкованных фактов лился на нее вонючей грязной рекой. Она чувствовала себя замаранной, опороченной и бесконечно униженной. В каком-то смысле, думала она, слушая все это снова и снова, было бы легче услышать подобное из уст констебля, который столь хамски вел себя сегодня утром. Исходи эти обвинения от него, от них можно было бы отмахнуться, как от бреда сумасшедшего. Но, произнесенные Кэт Лейси, ее приятным голосом образованного человека, слетающие с губ на ее спокойном, привлекательном лице, они звучали почти правдоподобно.
Когда в конце концов сержант Лейси замолчала, ожидая комментариев, Триш провела тыльной стороной ладони по глазам. Слез там нет, сказала она себе, только обжигающий гнев.
— Вы просто не можете верить всему этому, — сказала она голосом, дрожавшим от сдерживаемого негодования. — Послушайте, мне жаль вас за то, что вас заставили сделать. Мне нечего ответить, кроме того, что все это абсолютно смехотворно. Я понятия не имею, что случилось с Шарлоттой. А если бы знала, то сообщила бы вам, как только узнала о ее исчезновении.
Говоря, Триш вспомнила, как Бен сказал что-то очень похожее, и ощущение того, что она стоит под потоком дерьма, сменилось ощущением жуткого холода. Людей, способных столько рассказать о ней полиции, было немного. Но одним из них был Бен. Она вспомнила, как угрожала рассказать полиции о его прогулках к игровой площадке, если он не признается сам.
— Что такое, мисс Макгуайр?
— Что?
— О чем вы думаете? У вас такой вид…
— Да? И какой же у меня вид? — спросила Триш с такой агрессивностью, какой обычно себе не позволяла. Резкость собственного тона поразила ее, но будь она проклята, если собирается извиняться перед кем бы то ни было, кто наговорил о ней таких вещей, пусть даже и вынужденно.
— Словно вы сейчас потеряете сознание. Не потому ли, что мы близко подобрались к чему-то, что вы рассчитывали от нас скрыть?
— Да прекратите же! — Триш уже выпустила основной заряд злости и ощущала лишь усталость от всей этой абсурдной ситуации. — Вы сами должны знать, что все это полная чепуха. Послушайте, если вы не собираетесь меня арестовывать, уходите. Если собираетесь, то давайте. — Она протянула руки, словно предлагая сержанту защелкнуть на них наручники.
— Вы, видимо, не понимаете, насколько все это серьезно. Мы пытаемся найти очень маленького, очень беззащитного ребенка.
— Разумеется, я понимаю. Боже всемогущий! Да последние четыре ночи я провела в постоянном страхе за Шарлотту. Хотела бы я знать, кто ненавидит меня настолько, чтобы заставить вас поверить во всю эту чушь обо мне.
Настала очередь сержанта Лейси хранить молчание с непроницаемым взглядом.
— Так кто же, сержант?
— Вы же не думаете, что я отвечу… даже если бы я знала, а я не знаю.
— Сержант? — Констебль, которая просматривала бумаги на столе и картотечные ящики под ним, выпрямилась. Перед ней лежала большая стопка компьютерных распечаток и коробка с дискетами.
— Да, Дженни?
— Я готова.
— Прекрасно. Сейчас мы оставим вас в покое, мисс Макгуайр, но если…
— Рада слышать, — перебила Триш. — В таком случае я буду вам признательна, если вы составите подробный список всего, что планируете унести, а уже затем покинете мой дом.
Кэт Лейси возражать не стала, и констебль Дерринг села за стол и на двух листах линованной бумаги, проложенной мятой, порванной копиркой, которую дала ей Триш, составила список всех бумаг, дискет и фотографий, которые были помещены в черный пакет для транспортировки в полицейский участок.
Триш молча наблюдала за ней, а в конце, когда они с Кэт по очереди подписали оба экземпляра, заявила:
— Я хочу, чтобы вы знали: если что-нибудь пропадет или будет каким бы то ни было образом повреждено, я подам в суд. И если что-нибудь из материалов, которые вы забираете, будет процитировано или любые из смехотворных обвинений, которые вы против меня выдвинули, попадут в газеты, я опять-таки подам в суд.
— Как вы можете так говорить? — с обиженным видом запротестовала сержант Лейси. Триш прекрасно знала, что обида была наигранной.
— Это, сержант, пустяки по сравнению с обвинениями, которые вы тут мне бросали. И даже если вы сами никогда не передавали прессе никакой информации, вы должны признать, что другие сотрудники полиции делали это не раз. До свиданья.
После этого они молча ушли, унося черный пластиковый пакет, а Триш осталась, обуреваемая гневом, мукой и стыдом, которых отнюдь не заслужила. Она чувствовала себя никчемной и больной. Ей казалось, что она уже никогда не будет такой, как до визита сержанта Лейси, и не верилось, что ни одно из их подозрений не просочится за стены участка.
Если это случится, ее ждут тяжелые времена. Реплика, брошенная Беном насчет легковерия публики, лишь подчеркнула то, что Триш и так знала. Мысль о потрясении и страданиях, которые испытают ее друзья и родные, если услышат хотя бы малую толику этих обвинений, была нестерпимой.
Триш подумала и о своей матери и потянулась к телефону. Она предпочла бы сначала хоть немного взять себя в руки, но была не в силах ждать. Телефон звонил в коттедже в Биконсфилде, пока не включился автоответчик.
— Здравствуйте, это Мэг Макгуайр. Спасибо за звонок. Извините, что я не ответила на звонок лично, но если вы оставите сообщение, я перезвоню вам, как только смогу.
— Мам? Это я, Триш. Ты можешь мне перезвонить? Мне нужно с тобой поговорить. Я буду дома, когда ты перезвонишь. Пока.
Она положила трубку и снова взглянула на разоренный стол. На глаза навернулись слезы, она тряхнула головой и пошла наверх, чтобы смыть хоть часть грязи, которая, как ей казалось, толстым слоем облепляла ее.
Простояв пятнадцать минут под колющим горячими иглами душем, она почувствовала себя чуточку лучше. Триш протерла глаза, удивляясь, почему их щиплет сильнее обычного, и взяла полотенце. И вот в этот-то момент, стоя одной ногой в душевой кабинке, а другой на полу, она обнаружила огромное упущение в допросе, учиненном ей сержантом Лейси. Та ни разу не упомянула, что ее интересует, где и с кем в субботу днем была Триш. Во время первого, утреннего, разговора констебль Хэррик требовал отчета о ее передвижениях, но Триш тогда слишком разозлилась, чтобы удовлетворить его любопытство. А Кэт Лейси забыла об этом спросить. Ошибка была из ряда вон выходящая, и допустить ее она могла только потому, подумала Триш, что ей все же неприятно было играть роль, которую ей поручили.
