Возможно, женщины в школе дружили – по крайней мере, интересы у них совпадали. Вместе они и устроились работать в летний лагерь, трудятся здесь уже три года. До этого женщины работали в кафе города Маркса. Судимостей ни у одной из них не было.
Я дочитала сводку из базы данных и задумалась. Из того, что я узнала, ничего не вызвало у меня подозрений. Обычные женщины, которые погрязли в каждодневной рутине – работа, семья, работа. Ну кому из них было нужно вредить Кире? Жили ведь они не в Тарасове, а в Марксе, вряд ли кто-то из них ездил в наш город специально для того, чтоб найти бомжа и подговорить его напасть на мою клиентку. У всех пяти кухонных работниц не было ни мотива, ни очевидной возможности вредить Кире. Преступник или преступница, по всей видимости, живет в Тарасове и хорошо знает Киру. Ему или ей известно не только, где проживает и учится девушка, но и то, в какой магазин она ходит за покупками, как проводит свободное время, какой у Киры характер и увлечения. То есть вывод один: кого-то из поваров подговорили выдать девушке отравленную плитку. Скорее всего, злоумышленник заранее впрыснул в шоколад яд и попросил официантку выдать девушке отравленный паек. Сама повар могла и не знать о том, что плитка отравлена, и без зазрений совести выполнила просьбу преступника.
Я решила поговорить с Мариной Коржиковой во время обеда и узнать, кто дал ей шоколад для Киры. Но для этого мне нужно было как-то вытащить свою клиентку в столовую, а учитывая ее нынешнее состояние, сделать это было весьма проблематично. Кире прописан постельный режим, и тащить ее в столовую опасно – она еще очень слаба…
Глава 8
На обед мы с девушкой так и не попали. Кира провалялась все утро в кровати, временами погружаясь в сон. Со мной девушка не разговаривала, что понятно, исходя из ее состояния. Я неотлучно сидела в комнате, размышляя о том, кому понадобилось отправить девушку на тот свет. Я послала запрос в другую базу данных, установила по всему корпусу «жучки». Я уже прослушала запись – но ничего, кроме наших разговоров, не обнаружила. В столовой я тоже устанавливала «жучки», но, естественно, толку от этого было мало, по записям невозможно обнаружить, кто попросил повара дать Кире отравленный паек. А на кухню я пока проникнуть не могла, точнее, до случая со злополучной плиткой шоколада мне это в голову не приходило.
Алексей Геннадьевич и другие преподаватели заходили в нашу комнату – все были напуганы происшествием с Кирой, ведь девушка отравилась серьезно, и руководители практики всерьез опасались за ее здоровье. Меня спрашивали, имеются ли у Киры хронические заболевания – ведь никто, кроме меня, не знал о том, что в шоколад был добавлен яд, поэтому отравление списывали на наличие у Киры аллергии или болезни желудочно-кишечного тракта. Евсенко поговаривал о том, что надо бы отвезти девушку домой – все равно она не способна работать, и лучше ей отлежаться дома. Но автобус за студентами должен приехать только в воскресенье, единственный выход – это вызвать такси. Однако неизвестно, как больная перенесет дорогу, вполне возможно, ей станет еще хуже. Алексей Геннадьевич сказал, что сегодня Кире лучше находиться в комнате, а завтра, если состояние ее здоровья позволит, надо вызвать такси до Тарасова. Евсенко даже пообещал, что расходы на машину оплатит училище, но я заверила его, что в состоянии оплатить такси.
Жизнь остальных студентов шла своим чередом. После обеда все отправились на этюды вместе с преподавателями. Наши соседки зашли в комнату за вещами, и, к моему удивлению, Таня притащила из столовой два яблока и печенье и дала их мне.
– Вот, – заявила она. – Вы с Кирой не ходили на обед, поди, голодные. Как Кира? Кошмар какой-то, не зря я не все в столовой ем! Говорила же, что готовят здесь кошмарно, вот человек траванулся…
– Спасибо, – поблагодарила я, беря яблоки. – Кире относительно неплохо, но она сегодня вряд ли куда-то выйдет из корпуса.
– Пусть отдыхает! – воскликнула Таня. – Мне, честно говоря, тоже неохота никуда идти – ветер на улице усилился, а сидеть несколько часов и мерзнуть – так себе удовольствие…
Лена молча взяла свою сумку и вышла из комнаты. Таня еще немного поболтала со мной о трудностях жизни художников, но потом все же отправилась рисовать. Мы снова остались одни.
Ближе к пяти часам вечера Кира проснулась. Она попросила попить, я налила в ее стакан воды из кулера. В корпусе никого, кроме нас, не было.
– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила я. Девушка пожала плечами.
– Противно, – ответила она. – В горле горечь и все болит… Глотать не могу, и говорить сложно.
– Отдыхай, – велела я ей. – Тебе сегодня лучше поспать, завтра будет лучше.
– Не верится, – пробормотала девушка. – Похоже, становится все хуже и хуже. Давно мне так плохо не было…
Она поставила стакан на тумбочку и откинулась на подушку. Закрыла глаза, но уснуть, похоже, так и не смогла. Вытащила свой мобильник и принялась что-то смотреть в телефоне, по-прежнему не произнося ни слова. Я видела, что ей было скучно без любимого занятия. Но в таком состоянии не то что рисовать, сидеть-то невозможно, и Кире ничего не оставалось, кроме как с отсутствующим видом листать социальные сети.
Я тоже смотрела в свой телефон, только сидела не в социальных сетях, а ждала результата на мой запрос в базу данных. Ближе к семи вечера я снова спросила, как себя чувствует Кира. Та махнула рукой, не произнося ни слова.
– Может, хочешь выйти на улицу? – спросила я. – Прогуляться немного.
– Не хочу, – коротко ответила девушка. – Голова кружится, когда я просто сижу на кровати.
Понятно – вытащить ее в столовую не представлялось возможным. Придется надеяться на то, что завтра утром будут дежурить те же официантки, что и сегодня, и мне удастся расспросить Марину Коржикову.
Я посмотрела на яблоки и печенье – ела я только утром, и сейчас чувствовала неприятное ощущение в желудке. Внимательно осмотрела фрукты и упаковку с печеньем – кто знает, вдруг и там какая-нибудь отрава, не хватало мне еще свалиться от приступа тошноты. Травиться совершенно не входило в мои сегодняшние планы.
