И если распорядитель игр не подтверждает разговоров, то обвинения ложны.
— Не подтверждаю, — выступил вперед солидный седой слуга.
Он, распорядитель, что верой и правдой служил в этом доме много лет с самой своей юности и крепко держался за место, привычную службу свою выполнял добросовестно, и если говорил, что правила не нарушались, то так оно и было. И это знали все — и маг, и хозяин дома, и игроки.
Маг кивнул и повернулся к пышно разодетому господину, с которым пришел, и только развел руки в стороны, мол, вот видите, я так и говорю. А хозяин, как ни мешало ему брюшко, в ответ низко поклонился — этакая честь, сам королевский маг разрешил спор, хотя вовсе не для этого прибыл сюда. И разогнувшись, резво повел дорогого гостя из комнаты.
Мужчины — основная масса зрителей — стали медленно расходится, вполголоса обсуждая событие. А проигравший господин, не чувствуя поддержки, растеряно оглядывался, приподняв брови, приоткрывал рот, трогал за рукав то одного, то другого проходящего мимо и бормотал: «Ошибка это… Ошибка. Да, ошибочка вышла…»
— Вы хорошо держались, — услышала Альбина одобрительное и обернулась.
Месье Бономме улыбнулся, перехватив взгляд её расширенных глаз. И девушка будто очнулась, выдохнула, почувствовав боль, глянула на свои пальцы. Сжатые в кулак ещё в самом начале скандала, они затекли, и теперь не распрямлялись, дыхание было слабым, и от этого кружилась голова, и в горле саднило, как после долгого крика.
— Благодарю, — пробормотала она пересохшими губами.
И благодарила ли она за эти его последние слова, или за то, что встал на её сторону в споре, было непонятно даже самой Альбине. Она наконец выдохнула и слабо улыбнулась:
— Пойду поиграю… в другие игры. Детские.
Месье Бонномме вежливо кивнул, прощаясь, а когда девушка повернулась спиной, покачал головой ей вслед: непросто ей, но держится хорошо.
У Альбины позванивало в ушах. Или, может, в голове? Да, наверное, поэтому в голове было пусто, как зимой в степи, и удивляться звону не приходилось. От этой пустоты, от звона её движения стали замедленными и плавными, будто шла Альбина к выходу из комнаты сквозь воду.
Домой. Надо найти матушку и — домой. Отлежаться, поспать. Может быть, поплакать…
Наверное, из-за этой замедленности Альбина и заметила знакомое лицо, мелькнувшее где-то в стороне. Дернулась, медленно обернулась, присмотрелась настороженно. Но ничего, кроме темных фигур, не рассмотрела. А что исчезнувшая спина была в знакомом черном камзоле, и волосы то же черные… Ну так мало ли черных камзолов и черных волос? Или вовсе показалось. Что здесь делать Ольгерду Фернону? Ведь он обещал быть там, где будет прекрасная Диана. Зачем ему прятаться от Альбины в мутном дыму дальней комнаты?
Глава 19. Там
И Альбина отправилась на поиски матери. Найти её, впрочем, оказалось не так и сложно — она была всё в той же комнате. Однако уже не с одной собеседницей, а в компании. Матушка явно не скучала и точно не готова была ехать домой.
Рядом на диванчике и на ближайших креслах сидели несколько таких же немолодых, как и Фёкла Фроловна, матрон и что-то живо обсуждали. Помолодевшая, разрумянившаяся, с блестящими глазами матушка была так не похожа на ту испуганную, готовую бежать от малейшего шороха старушку, что Альбина несколько минут с недоумением рассматривала и её, и всю компанию. А что попрала при этом этикет, опершись лопатками о стену, заметила не сразу. Матушка мало говорила, больше слушала, но всё равно участвовала в общей беседе, задавая редкие вопросы или высказывая мнения, которые собеседницы подхватывали как умные и уместные. И было заметно, что это скромное признание приятно вдове.
Альбина встряхнула головой и, очнувшись, оттолкнулась от стены. Вздохнула. Вспомнила, зачем искала Фёклу Фроловну, потом — почему искала. И вздохнула ещё раз. Нет, пожалуй, не настолько всё плохо на этом вечере, чтобы отобрать эти минуты радости у мамы.
Значит, стоит просто поискать что-то, чем можно отвлечься от недавней неприятности.
Побродив по анфиладе и присмотревшись, Альбина остановилась в комнате с живыми картинами. Здесь было многолюдно, шумно и как-то… радостно, что ли? И хоть сама не играла, а только смотрела, но совсем скоро смеялась от души вместе со всеми и чувствовала себя свободно и да, радостно.
Молодежь, что представляла одну за другой картины и разыгрывала короткие сценки, оживляя их, оказалась удивительно весела и чудо как находчива. Предоставленные в их распоряжение отрезы тканей, домашняя утварь и предметы интерьера использовались с такой выдумкой, что зрители начинали смеяться, едва завидев персонажей, которые выходили на возвышение, похожее на сцену, чтобы занять свои места.
Один молодой человек надел вместо шляпки абажур, изображая купчиху из нашумевшего спектакля прошлого театрального сезона, и две дамы средних лет, коим смеяться, как девушкам, было неприлично, поспешно удалились из комнаты, давясь и икая. Их уход не остался незамеченным и стал еще одним поводом для веселья.
Заразившись этой атмосферой, Альбина уже было решилась принять участие в одной из следующих картин, как кто-то тронул её за руку. Обернувшись, увидела Диану. Та была то ли испугана, то ли встревожена — побледневшее лицо, широко распахнутые глаза, и у Альбины сердце оборвалось, задергалось где-то в желудке, а ноги сами поспешили за приятельницей в коридор.
— Ах, Альбина! — едва не захлебываясь, воскликнула Диана. — Про вас все говорят, ну просто все!
— Что говорят? Кто все?
Облегчение перемешалось с досадой: волновалась она напрасно, если Диану интересовали слухи. А вот покидать комнату, где снова слышался смех, было даже обидно. И Альбина, давя это чувство, возвращала сердце на положенное ему место и прислушивалась к тому, что говорила Диана. А она, глотая слова и возбужденно жестикулируя, что вовсе выбивалось из образа воспитанной девушки, рассказывала, как её отец, его знакомые и вообще все («Ах, Альбина! Ну все, просто все же!») обсуждают, как молоденькую девушку известный неудачник Перни обвинил в карточных махинациях и как вмешался придворный маг, и что девушка эта — знакомая Дианы, и не просто знакомая, лучшая подруга — Альбина!
Альбина слушала со все нарастающим недоумением, а на словах "лучшая подруга" и вовсе не удержала бровь на месте. Она бы отмахнулась от высокой чести стать центром обсуждения, и от той, другой — считаться лучшей подругой Дианы. Она даже, не моргнув глазом, солгала бы, что слухи шли не о ней вовсе, и она знать не знает, что там происходило за карточными столами. Солгала, и совесть бы её не мучила. Потому как
