и червивый. Точнее, мутный.
Почему так? Потому что и его благосклонности пришлось ждать. Мила надеялась, именно надеялась, а не рассчитывала, а грань между этими ипостасями тонкая, — что ее бремя платы за жилье станет меньше или растает вовсе. С того момента, как они с Игорем стали друг другу «мужчиной и женщиной», а не соседями вскладчину. Но… «шабадабада, шабадабада» вышла очень неловкой, и французская кинематографическая цитата была бы неуместна. Здесь, конечно, больше подходят наши русские реалии, пусть и Серебряного века, но родные. Хотя куда нашему деревянному с долларовой плесенью веку до серебра! В общем, Игорек оказался не на высоте. Видит бог, он не пожадничал, но и у него случилась тонкая грань. Во-первых, не потянул он так сразу. Достаток не поспевал за любовью. Во-вторых, взыграла деликатность, плавно переходящая в малодушие: вот так сразу — и предлагать платить за нее?! Намек на продажность в этом почудился: дескать, если предложить это, стало быть, намекнуть, что она к этому сама вела? Еще нельзя забывать, что подлая мыслишка о том, что так оно могло и быть, промелькнула. Хотя в тот момент Игорь торопливо замял в себе гнусные подозрения. Нет-нет, инициатива целиком была на его совести. Но опытные старшие товарищи всегда напирают на женское коварство под личиной хрупкости и наива. Эта личина — непременное пугало их историй, словно ограбление, называемое на жаргоне «на плечах». Старая, но надежная разводка для доверчивых — даже лень ее пересказывать. Звонок в дверь, подходишь к глазку, видишь в нем девушку в халате, которая представляется новой соседкой и лепечет о помощи. Отвратительно, что и дети могут вплетаться в ее аргументацию, и тогда — пропал добрый лох. Он отворяет дверку и огребает по полной от добрых молодцев, что прятались сбоку. Даже в преступной схеме неблаговидную роль играют все те же тетки в халатах. Зерно, посеянное Милкиными рассказами, проросло — у Игоря появился устойчивый рвотный рефлекс на безобидную домашнюю одежду. Он даже не женился до сих пор из-за своей идиосинкразии. И женщина была подходящая, и срасталось все, вплоть до квартирного вопроса, — но эти ее халаты испортили все дело. А ведь она мнила их орудием соблазнения. Ох… ради бога, но только в следующей жизни. В нынешней остался шрам. И пусть за это бегство чуть не из-под венца Игоря проклинали близкие друзья, родственники, а также упомянутые нудные старшие товарищи и весь клан несбывшейся невесты, но жених не нашел в себе сил одуматься и вернуться. Мила проросла в нем ненавистью к халатам, проросла и аукнулась, отомстила.
Однако прочь лирические отступления, они совсем о другом времени и месте. Прежде чем мстить столь окольно и непреднамеренно, Мила долго терпела и ждала. Любила. Какое-то недолгое время они с Игорем совпадали на все сто. Есть неопровержимый признак подлинности потрясения — от страсти почти не осталось вещественных доказательств. Великие события частной жизни почему-то не оставляют материального следа — как сгоревшая лужица спирта на журнальном столике. От самых любимых людей, ушедших из поля зрения, исчезнувших или умерших, — ничего на память, в лучшем случае безделица, которую никак не приспособить в хозяйстве. Дырявый шарфик или кассета с таким же рваным джазом, которую и прослушать уже не на чем, или часы, не поддающиеся починке. Даже ни одной путной фотографии — чисто метет судьба. Быть может, Игорь исключение из правил, и причина в том, что он слишком хороший упаковщик, отсекающий все лишнее, даже драгоценное лишнее?
Зато остаются фрагменты на внутренней непрерывной кинопленке. Один дождливый день, из тех, чья избранность логически необъяснима. Одна страница, вырванная из книги… Пошли вместе в магазин, купили ватные палочки для ушей, какую-то полуфабрикатную снедь, чтобы долго не готовить, — бифштексы, щедро сдобренные пятнышками петрушки и укропа, рис, сахар, веточку винограда, — и одно пирожное шмякнулось на пол, но не растворилось бесславно на слякотном полу — его подъел энергичный и напряженный от интереса к миру молодой стаффордширский терьер. Пошел мокрый снег, и все вдруг изменилось, захотелось смотреть кино, зашли в соседний ларек с аудио-видео, и молодой продавец с серьгой в виске не знал, кто такие Танго и Кэш, что простительно, и Мила все равно хотела другой фильм. В результате зацепили какую-то махровую классику вроде «Касабланки», «В джазе только девушки» и «Джентльмены предпочитают блондинок», вышли на свет божий — а там ветер, снег, вполне живописное ненастье. Игорь даже озяб и, наклонив голову, пытался застегнуть молнию на куртке, но никак не мог попасть в пазуху бегунка от слезившихся глаз. А дома немного помучились с Милкиным недомоганием, у нее заболел по-женски живот, и она стремилась его греть, а Игорь настоял, что в таком случае надо, напротив, прикладывать холод — неужели она этого не знает? Но Мила настаивала на том, что ее организм подчиняется немного другим законам. Игорь наковырял льда из формочек в морозильнике, сложил их в пакет и положил Миле на живот. Она лежала с печальным и покорным видом, пока талая вода не начала просачиваться из маленькой дырки и стекать на простыню. Потом боль утихомирили таблеткой, примирились на фармацевтической пользе и стали смотреть старинные киношедевры. Обычный выходной. Оказывается, счастливый…
Мила любила повторять, что лучшие моменты жизни должны «настояться», чтобы получить свой почетный статус:
— Однажды для поднятия настроения мне захотелось вспомнить свои «самые любимые дни». Такие… ничем не замутненные, понимаешь? И я нашла их! Два — точно. Не в детстве, нет — это было бы слишком просто, а в недалеком прошлом. И это абсолютно не похожие друг на друга события. Один из них — просто спонтанная вечеринка, каких миллион случается. Но в ней была неуловимая изюминка — единение со всеми вокруг, благодатная почва для симпатий и удивительная вседозволенность лично для меня. Резвишься — и никто тебя не одергивает, и никто не перебивает, и ни за кем не надо следить, чтобы не напился. Короче, праздник Маугли. Много новых людей, с которыми я поехала в незнакомый дом, где слушали бесконечно один хит сезона. Точнее, один парень переводил его с английского специально для меня и поправлял произношение, терпеливо поправлял, без гонора, хотя это бесполезняк, ты знаешь, у меня артикуляция настроена на романские языки. И сколько бы я его ни просила — он послушно повторял, снова и снова. Может, секрет в том, что тебе, как младенцу, разрешают бесконечно выбрасывать игрушку из кровати, и кто-то любящий и терпеливый ее подбирает? Впрочем, нет, это редкое мгновенное слияние интересов.
