На следующий день в цирке на Цветном бульваре шло профсоюзное собрание. В президиуме, без которого в те годы не обходилось ни одно собрание, сидели: Ростислав Холоднев как директор цирка, председатель профсоюзного комитета некто Лидия Павловна Дымшиц, секретарь собрания – молодая артистка цирка Ольга Голубева и, конечно же, народная артистка Бугримова, а также инструктор райкома партии.
Председатель профкома дождалась тишины и предоставила слово директору цирка.
– Товарищи! – начал Ростислав. – Решением Центрального комитета партии нашему творческому коллективу доверена почетная, но и ответственная задача представлять советское искусство за рубежами Родины. По согласованию с партийным и профсоюзным комитетами в Париж будет направлена скомплектованная группа, включающая в себя лучших артистов нашего цирка из числа коммунистов и профсоюзного актива…
Нелли вместе с сыном присутствовала в тот день на собрании. Сама она уже несколько лет не выступала, но как жена директора и мать одного из артистов продолжала интересоваться жизнью родного цирка.
– Министерство культуры, в свою очередь, – продолжал Холоднев, – рекомендовало включить в программу номер нашего товарища Максима Суворина, который будет выступать под псевдонимом Георгий Государев…
Артисты, кто с радостью, а кто в недоумении, стали переглядываться между собой.
– У нас в программе уже есть два клоуна, включая вашего сына, – с неким явным педалированием на последние слова произнесла предпрофкома Дымшиц.
– Государев уже давно не клоун… – ответил директор.
Присутствующие на собрании артисты вновь невольно переглянулись.
– Нет, не подумайте ничего такого… Он не «искусствовед в штатском», хотя орденоносец и фронтовик. Говорят, что после ранения у него проявились некие способности, которые представляют сегодня интерес как для науки, так и для широких зрительских масс. Он – человек-рентген, способный на расстоянии слышать ваши мысли и видеть, как мне сказали, содержимое ваших карманов… Алла! – вдруг обратился Ростислав к одной из своих молодых артисток. – Что вы сразу так занервничали? Его еще нет среди нас, а вы уже проверяете содержимое своей сумочки…
После чего все присутствующие рассмеялись…
– А сейчас инструктор райкома партии товарищ Гладышев расскажет о том, как каждому из нас следует подготовиться к этой ответственной поездке. Прошу приготовить бумагу и ручки.
Гладышев уже встал из-за стола, окинул взглядом сидящих вокруг артистов и негромко начал инструктаж…
Нелли с сыном Максимом возвращались домой вместе. Они шли пешком, и мать рассказывала сыну о том, как двадцать лет назад они вот так же с его отцом гуляли по вечерней Москве…
– А потом произошло то, что описывалось только в сказках, когда двое удивительных юношей в белоснежных одеяниях подхватили меня и понесли на небо… И я увидела всю свою будущую жизнь, как в кино, разложенную по картинкам.
– И мой отец был в этой жизни?
– Да! По крайней мере, я это всегда чувствовала. Словно некие невидимые нити связывали меня с Максимом все эти годы, давая силы и помогая выжить.
– А как же…
– Я многое могла бы простить Ростиславу, да и прощала, зная о его амурных приключениях с молодыми артистками цирка. Но всему есть предел. Когда в самом начале войны объявили, что твой отец – враг народа, мне стало очень страшно. Родители мои тогда были на какой-то засекреченной лаборатории и вне Москвы. Единственный человек, который попытался меня успокоить, был отец Ростислава – дядя Володя. А вчера я узнала, что и он все эти годы знал, что твой отец был невиновен, и молчал… А быть может, и сам участвовал в этом деле… Это и называется предательством. И ему нет и никогда не было на Руси прощения…
– Ты оставишь его? – тихо спросил сын.
– В том случае, если он не наберется мужества и не попросит прощения у меня и у Максима…
– Теперь я понимаю, почему ношу имя Максим…
– У тебя не только его имя, но и его сердце. По крайней мере, частичка его…
– Ты полетишь с нами в Париж?
– Да, но только как туристка. Хочу посмотреть на все со стороны… А потому прошу тебя никому не говорить о том, что я вылечу в Париж вслед за вами…
Когда мать с сыном все-таки добрались до дачи, то застали за столом Ростислава с отцом, которые, воспользовавшись отсутствием Нелли, позволили себе немного выпить и теперь о чем-то спорили почти до хрипоты, но, завидев вернувшихся родных, сразу же замолчали.
Ранним утром следующего дня Георгий уже стоял пред открытыми Царскими вратами Елоховского собора. А поелику монашеский образ есть знак покаяния, то и вступающий в него Георгий стоял перед дверьми, как кающийся стоит перед раем и небом, умоляя о входе. И как лишенный мирского богатства разбойниками, страшно избитый и израненный, оставленный ими нагим, Георгий также был в этот миг «обнажен от мирских одежд, бос и непокровен».
Вот он опускается на колени пред Святейшим Патриархом, как пред Отцом Небесным, и ласково принимается им, как сын заблудший, возвратившийся из дальних стран.
Потом он также припадает и к братьям, испрашивая прощения и умоляя не гневаться за то, что оскорбил их всею своей жизнью. И вот они уже вместе обращают свой взор к Отцу Небесному…
– Что пришел еси, брате? – вопрошает Георгия Святейший Патриарх.
И Георгий смиренно отвечает о своем желании жития монашеского, в надежде на помощь Христову в беспрестанном борении с врагами веры и Отечества. А затем произносит и три обета к нравственному совершенству. Это обеты девства, великой чистоты послушания, или почитания каждого из братии старшим себя, и нищеты.
Далее происходит то, что и называется самим «пострижением», когда Святейший Патриарх крестообразно постригает волосы Георгия во имя Святой Троицы. Через пострижение и отъятие волос монах приносит жертву, всего себя добровольно посвящая Христу. А знамением крестообразного пострига является последующая мертвенность монаха для мира.
Затем Георгия облачают в ризу радования – темную монашескую рясу, и вот он уже воистину являет собой образ ангельский, так как с этого момента подражает служению ангелов в своем обещании жить в святости и чистоте…
Его препоясывают поясом, дабы был мужественным в добродетели…
Покрывают голову клобуком – шлемом надежды спасения…
