нужна, если она достанется таким нервотрепательным путем.
Я ухожу на кухню. Шаурмы мне мало. Вообще всего мало. Как будто дыра внутри. Пустота без блондиночки.
— Добрый день! — лыблюсь домработнице. — Накормите Антошеньку?
Тоскливо вздохнув, протирает столешницу и снимает передник.
— Завтрак подавался утром. А сейчас будьте добры, Антон Львович, обслужите себя сами. Мне еще вещи переглаживать.
— Что, хозяйка не в духе? — Залезаю в холодильник, вытаскивая оттуда контейнеры.
— Не то слово. С раннего утра ко мне придирается.
— Не принимай на свой счет. Отец дома не ночевал, вот она и бесится. Это что?
— Семга в сливочном соусе. Очень сочная получилась. Хотя Ксения Вацлавовна сказала, что есть невозможно. Ну ладно, я побежала. Пока еще за что-нибудь не огребла.
Выложив на тарелку два стейка, разогреваю в микроволновке, достаю хлеб и сажусь за стол у окна. Набиваю брюхо, любуясь, как выволакивают из дома восемь чемоданов рыжей, выпроваживают ее за ворота и усаживают в такси. Ринат даже не целует ее на прощание. Как он вообще с ней схлестнулся? Ему обычно простые девушки нравились, хозяйственные. Кровь тянула к тем, что хорошими женами будут.
— Вот ты где! — На кухне появляется Алика. — Там папа всех вас собирает.
— Кого — нас?
— Маму, тебя, Рината. Антон, что происходит? — Нервно растягивая рукава свитшота, прячет в них пальцы и с немой мольбой смотрит на меня.
Жалко ее, черт! Денег у нее всегда было много, а нормальной семьи так и не дождалась.
Вытерев губы салфеткой, встаю из-за стола и обнимаю девчонку.
— Не парься, сестренка. Что бы ни случилось, тебя мы меньше любить не станем.
Целую ее в макушку и тащу себя в рабочий кабинет. Уже на пороге чувствую, какая колючая тут атмосфера. Нотариус зарыт в кипу бумаг. Лев Евгеньевич крутит пальцами сигару. Ксюша белее снега. Даже Ринат мрачнее тучи.
— Дверь закрой! — велит отец, и мне приходится сделать это перед носом Алики.
Подмигиваю ей, улыбнувшись, чтобы не надумала себе ерунды всякой.
Нотариус перебирает документы и раздает Ксюше и Ринату по целой пачке.
— Ознакомьтесь. Если все верно, подпишите в трех экземплярах.
— Лева, что это? — голос Ксюши дрожит. Она уже догадалась, где он пропадал.
Отец закуривает, выпускает дым и тлеющей сигарой указывает на документы у Рината:
— Автосалоны, автосервисы. Прибыль баснословная. — Следом указывает на бумаги в руках Ксюши: — Машины, недвижимость, компания, счет в банке, акции, инвестиции. Вообще все.
— То есть?
— Это все теперь твое. — Он снова затягивается сигарой.
Нотариус протягивает мне пустой лист бумаги и ручку. Вопросительно изгибаю бровь.
— А ты пиши полный отказ от своей доли, — говорит мне Лев Евгеньевич.
Если это его проверка или единственная возможность получить самое дорогое, что у него есть, то пусть не рассчитывает, что сдамся.
Выдвинув стул, сажусь, беру ручку и начинаю писать, скребя по бумаге в полной тишине.
— Че вообще происходит? — не вдупляет Ринат.
— Я обещал отойти от дел. Вот и отхожу. Тебя устраивает твой кусок? Заметь, он жирнее, чем у твоего брата.
— Ты разыгрываешь нас?
— Нет, не разыгрывает, — желчно усмехается Ксюша и смахивает слезу с щеки, вставая с кресла. — Это из-за нее, да? Из-за Вольской? Ты у нее был?! — срывается, заставив нотариуса вздрогнуть. — Как, скажи мне, ты можешь поставить на нас крест ради какой-то голодранки?!
— Сядь на место. Я ни на ком крест не ставлю.
— Да ты же избавляешься от всех нас! Затыкаешь нам рты своими деньгами! Тебе плевать, что будет дальше со мной, с сыновьями, с Аликой! Ах… На нее тебе особенно плевать! Она же не твоя дочь!
— Ксюша! — шикаю я, но слишком поздно.
Дверь уже открывается, и появившаяся на пороге Алика едва шевелит губами:
— Что значит — не твоя?
— Дооралась? — Подпрыгиваю со стула, бросив ручку. Алика срывается с места и бежит к лестнице. — Молодцы, твою мать! — фыркаю своей семейке и мчусь за сестрой.
Не успеваю. Юркая слишком. Запирается в своей комнате раньше, чем я на второй этаж вбегаю.
— Алика! — Дергаю ручку. — Открой!
— Уходи! — кричит сквозь слезы. — Я-то думала, почему он такой холодный со мной, а тебя все по головке гладит… А оказывается…
Снова и снова дергаю ручку, плечом толкаю дверь.
— Открой, или я ее вышибу! Я не шучу!
— Да пофиг уже! Вышибай!
Слышу звон стекла. Эта маленькая дурочка что-то разбила. Взрываюсь изнутри. Отойдя от двери, напрягаюсь каждой мышцей и в прыжке выбиваю ее, вывернув замок.
Алика сидит на кровати. На ее щеках блестят дорожки слез. В одной руке кусок разбитого зеркала. На другой задран рукав свитшота, а из перерезанной вены толчками бьет кровь, заливая ее джинсы, покрывало и ковер.
Глава 19
Без Антона и Льва Евгеньевича в квартире становится тихо. Ни я, ни мама не решаемся заговорить первыми. Она начинает убирать со стола, а я, взяв из холодильника питьевой йогурт, ухожу в комнату. Я не была тут всего несколько дней, а кажется — целую вечность. Вроде ничего не изменилось, но стало чужим. Наверное, потому что изменилась я.
— Катюш, йогурт не еда, — все-таки сдается мама, заглянув ко мне. — Пойдем я тебе нормальный обед разогрею.
— Не хочу. — Сажусь в кресло перед компьютером и тупо пялюсь в черный экран.
Мама тяжело вздыхает, подперев дверной косяк плечом.
— Кать, ну давай поговорим.
— О чем?
— Обо всем. О нас. О Льве. Об Антоне.
— Не хочу.
— Хорошо. Давай о Радике, — предлагает она, вопреки своей неприязни к нему. — Он, наверное, с ума сходит от неизвестности.
— Радика больше нет. — Откручиваю крышечку и делаю глоток холодного йогурта.
— Как — нет? — недоумевает мама.
— Мы его убили и закопали в лесу. — Крутнувшись в кресле, смотрю в побледневшее лицо мамы. Дар речи она начисто теряет. Не хочет верить мне, но помнит же, чем занимается любовь всей ее жизни.
Только дверной звонок спасает маму от истерики, которую я ей гарантирую.
Помня, что за домом следят люди Громовых, я не препятствую маме открыть дверь. Любая подозрительная личность и на километр к нам не приблизится. Хотя появившийся на
