уже намеревался объясниться перед хозяйкой, но та заткнула его, не дав раскрыть рта. Вытянула руку и сомкнула пальцы, будто изображала закрывающийся птичий клюв:
— Помолчите, Пиротто. Сейчас я не желаю вас слушать. Розабелла! — она уставилась на дочь. — Потрудись объяснить, что здесь происходит?
С Розабеллы будто стерли едва-едва проступившие счастливые краски. Она стала совершенно контрастной, черно-белой. Побледнела, словно мел. Бедняжка опустила голову:
— Мы выбираем ткани для сеньоры Джулии.
Тираниха поджала губы:
— Ты права: эта сеньора весьма дурно одета. Но ткани не помогут сделать ее красивее. Напрасный труд, моя дорогая. И напрасные траты. — Она повернулась к суконщику и портному: — Немедленно убирайте свое тряпье — мы ничего не возьмем.
Управитель лишь развернулся и закрутил кистью, призывая визитеров сворачивать свои товары как можно быстрее. Подмастерья уже взялись за один из тюков, но Джулия выступила вперед и подняла голову:
— Не торопитесь, сеньор Пиротто.
Она даже не поверила, что только что сама сказала это. Откуда только смелость взялась? Но отступать теперь было поздно, иначе тираниха раздавит ее, как давят башмаком жука.
Джулия с ужасом смотрела на сеньору Соврано, наблюдая, как холеное безупречное лицо писаного идеала вытягивается и сереет. Тираниха выглядела растерянной. Она приложила тонкие пальцы к виску, повернулась к своей компаньонке с видом замешательства:
— Ты что-то слышала, Доротея?
Та с готовностью покачала головой:
— Нет, сеньора.
Тираниха уставилась на управляющего:
— А вы слышали, сеньор Пиротто?
Тот сконфузился, помедлил, бросая беглый взгляд на Джулию, но подобострастно склонился и покачал головой:
— Нет… сеньора.
Тираниха удовлетворенно кивнула:
— Убрать все немедленно!
Джулия чувствовала, как внутри закипает:
— Нет! — Она повернулась к управляющему: — Сеньор Пиротто, все уберут, когда я закончу с выбором. И не раньше.
Сеньора Соврано, казалось, подавилась вдохом. Смерила Джулию презрительным взглядом, будто только что, наконец, увидела:
— Как вы смеете?
Джулия сахарно улыбнулась:
— Я лишь выполняю распоряжение вашего сына, сеньора Антонелла. Не больше. Или вы искренне полагаете, что эти господа утрудились визитом лишь по моей прихоти? Это лестно, но вынуждена вас огорчить. Сеньор Соврано желает, чтобы я выбрала ткани — и я их выберу. Верно ли я говорю, сеньор Пиротто?
Если бы управитель мог провалиться сквозь землю, он бы с великим удовольствием воспользовался этой возможностью, лишь бы не оказаться меж двух огней. Он прекрасно понимал, что Джулия — будущая жена его хозяина, и портить с ней отношения было крайне неразумно. Но и оказаться под горячей рукой тиранихи управителю не улыбалось.
Пиротто сжался, сцепил руки и нервно потирал пальцы:
— Это правда, сеньора Антонелла, — говорил, будто каялся, лицо покрылось испариной. — Сеньор Соврано лично распорядился пригласить суконщика и портного, чтобы сеньора Джулия выбрала то, что придется ей по вкусу. Сеньор не ограничил в тратах и приказал оплатить все, что выберет сеньора. Но если сеньора Джулия не сочла товар достойным, его немедля уберут…
Тираниха отмахнулась:
— … не сочла.
Джулия будто входила в азарт и едва не хмелела от этой перемены:
— Уже сочла. — Она подошла и тронула кончиками пальцев голубой атлас: — Пиротто, начнем с этого. Пусть просмотрят и обмерят весь тюк, чтобы не вышло недостатка или изъяна. С остальной материей я определюсь позднее, если сеньора Антонелла не пожелает помочь мне с выбором. — Джулия посмотрела на тираниху: — Я охотно прислушаюсь к вашему совету, сеньора. Какая из этих тканей, по вашему мнению, хоть немного украсит меня?
Казалось, тираниха одновременно раскусила лимон и увидела мышь. Затем случилось невероятное — белое фарфоровое лицо стало багроветь, покрываться уродливыми пятнами. Если бы взглядом можно было убить — Джулия уже лежала бы бездыханной. Сеньора Соврано даже беззвучно открывала рот, словно рыба, но все звуки накрепко застряли в горле, под самым воротом шемизетки. Доротея бросала на свою госпожу цепкий встревоженный взгляд, напряглась. Лишь отвратительный кот все так же висел на руках, не выражая к происходящему ни малейшего интереса.
Наконец, тираниха, кажется, сумела взять себя в руки. Краснота схлынула, будто впиталась в шемизетку, как вода в землю. Сеньора Соврано поджала маленькие губы, отыскала взглядом дочь:
— Розабелла, за мной!
Та будто не сразу расслышала, стояла истуканом. Наконец, опомнилась, подошла к матери:
— Матушка, позвольте мне ненадолго остаться и посмотреть ткани, пока их не увезли.
Лицо сеньоры Соврано нервно заходило. Она буравила дочь колким ледяным взглядом, вдруг подняла руку и отвесила Розабелле звонкую пощечину, которую видели все. Не дав опомниться, тираниха ухватила бедняжку за руку и поволокла прочь, будто несчастная Розабелла отчаянно сопротивлялась.
Джулия стола в онемении и не могла прийти в себя. Ее щека горела, будто только что она сама получила оплеуху. Все так и было: пощечина, которую получила Розабелла, предназначалась ей самой. Тираниха просто не осмелилась.
Глава 37
Мать сидела на террасе, обнявшись со своим котом. Тот распластался на коленях, казалось, придавил ее, как тяжелая лоснящаяся шкура. Солнце уже зашло за скалы, и терраса освещалась ровным лиловатым светом, подчеркивая алебастровую белизну рук и прекрасного лица. И каждый раз, глядя на мать, Фацио задавался вопросом: неужели ее красоты оказалось недостаточно? Совершенной и безупречной? И каждый раз сознание царапала догадка, что в предписаниях могли ошибаться, неверно толковать. Или требовалось еще что-то, чего он не понимал. Чего никто не понимал. Измыслить черты совершеннее не мог ни один живописец.
Мать вернулась из своей поездки нежданно. И Фацио уже доложили о том, что произошло, как только он поднялся в комнаты из подземелья. Он был измотан и обессилен, но визит к матери невозможно было откладывать. Хотя бы для того, чтобы донести до нее свои распоряжения. Фацио уже точно знал, что она станет закатывать глаза, поджимать губы и требовать для Джулии всех возможных кар. Если святое место и сумело вселить в ее душу хоть немного благоденствия, то все усилия сошли на нет в единый миг.
Мать услышала шаги, повернулась, подала руку. Фацио коснулся губами тонких белых пальцев:
— С возвращением, матушка. Надеюсь, в святых стенах вы получили то, что искали.
Она скорбно опустила ресницы:
— Разве это имеет теперь какое-то значение?
Фацио подал знак служанке, та принесла стул, поставила рядом с креслом своей госпожи и тотчас удалилась. Фацио опустился на стул, какое-то время, как и мать, смотрел на темнеющую бухту, ожидая претензий и жалоб, но та молчала.
