пересечение океана. Когда в последний день июля он впервые в этом путешествии увидел сушу в виде трех невысоких, но четко выделяющихся холмов на северо-западе, то был поражен силой такого совпадения, в знак которого «мы возгласили “Храни нас Господь!” и другие песнопения, и все мы вознесли великую благодарность Господу». Он дал этому острову название Тринидад[311]:
«И Господу нашему было угодно, что благодаря Его божественному велению впервые были замечены три холма, или, я бы сказал, три горы, все сразу, с первого взгляда. Ибо несомненно, что открытие этой земли во время этого путешествия было великим чудом, таким же, как и сделанное открытие в первом рейсе»[312].
Троица холмов, раскрывающаяся первому же взгляду, – прекрасно рассчитанный прием теологической семиотики. Остров был плодороден, и воды на нем оказалось достаточно, чтобы компенсировать потерю припасов из-за жаркой погоды во время путешествия. В Колумбе это также пробудило надежду на то, что он находится на Востоке: местные жители не были похожи ни на темнокожих, живших на той же широте по другую сторону океана, ни на карибов и араваков, живших на островах дальше к северу. Скорее они выглядели «как мавры», носили «тюрбаны» и проявляли коммерческую смекалку. Однако, как обычно, первое впечатление Колумба вышло обманчивым: тюрбаны были просто цветными хлопчатобумажными повязками, а коммерческая смекалка – прелюдией к враждебности.
Когда он осматривал побережье, необычное состояние моря больше всего поразило и даже напугало его, приблизившегося к проливу между Тринидадом и материком – Tierra de Gracia[313], как назвал ее Колумб, – где река Ориноко впадает в море. Он вспоминал об этом два или три месяца спустя:
«Когда я прибыл в Пунта-дель-Ареналь, то заметил, что остров Тринидад образует большую бухту шириной в две лиги[314] с запада на восток с землей, которую я назвал Благословенной, и что для того, чтобы попасть в нее и обогнуть остров с севера, следовало принять во внимание некоторые течения, пересекавшие бухту и производившие ужасный грохот, похожий на шум от волны, которая набегает и разбивается о скалы. Я бросил якорь у вышеупомянутого Пунта-дель-Ареналь, за пределами упомянутой бухты, и обнаружил, что течение проходит с востока на запад со всей яростью Гвадалквивира во время наводнения. И это продолжалось непрерывно, днем и ночью, так что я думал, что или не смогу вернуться назад из-за течения, или не сумею пройти вперед из-за рифов. И ночью, когда было уже очень поздно, и я находился на палубе своего корабля, я услышал ужасный рев, приближавшийся к кораблю с юга, и остановился, чтобы посмотреть, что это, и увидел, как море поднялось с запада на восток, подобно широкому холму высотой с корабль. И оно все приближалось ко мне, и поверх него я мог видеть направление течения, а оно накатывалось с могучим грохотом, похожим на ярость прочих разбивающихся течений, которые, как я уже сказал, казались мне похожими на морские волны, бьющиеся о скалы. И по сей день я чувствую страх в своем теле, который испытывал, опасаясь, что оно опрокинет корабль, когда окажется под ним. Но оно прошло мимо и достигло устья бухты, где как будто долго волновалось»[315].
Ни один европеец прежде не наблюдал устья, подобного устью Ориноко, выбрасывающего столь огромное количество воды с такой яростной силой, и Колумб долгое время в недоумении размышлял о том, что же это было. В конце первой недели августа «проворная каравелла», которую он отправил в бухту на разведку, подтвердила наличие большой реки, «и повсюду вода, которая была такой сладкой, и ее было так много, что я никогда не видел ничего подобного». Он наконец объединил эти наблюдения и размышления: «И тогда я предположил, что видимые линии течения и те стены воды, которые поднимались и опускались в заливе с таким грохотом, должно быть, были результатом столкновения пресной воды с соленой»[316].
Данное открытие дополнило растущее число свидетельств того, что Колумб огибал огромный материк. Он еще не забыл о перспективе найти южный континент. На одном этапе путешествия он предался размышлениям, напоминающим предположение Пьера д’Альи о том, что люди-антиподы могли обитать в самой отдаленной части Евразийского континента, или, как выразился Колумб, говоря о своих открытиях: «Эти земли – другой мир, и римляне, Александр и греки прикладывали огромные усилия, чтобы завоевать его»[317], то есть земли азиатские и одновременно «другие». Вероятно, именно об этой небывальщине, чуде, рожденном где-то на небесах, он думал, когда писал в своем дневнике у берегов Венесуэлы: «Ваши Высочества завоюют эти земли, которые представляют собой другой мир»[318]. Свидетельства, подталкивавшие его к признанию континентальных размеров находки, также заставили его переосмыслить отношение оной к Азии. Ему было совершенно необязательно пересматривать свою оценку размеров земного шара или свою убежденность в том, что он близок к границам Востока. Колумб знал, что традиционная космография не дает возможности расширить евразийскую сушу в его нынешнем местоположении. Новый континент, каким бы близким он ни был к Азии, должен отличаться от нее.
Эти соображения подталкивали его к истинному пониманию природы Америки, когда пришло убеждение, что огромная масса пресной воды, которую он наблюдал, предполагает большую протяженность суши, по которой она должна была протекать. Колумб был осторожен, делая неизбежный вывод, но он действительно размышлял над утверждениями о существовании большого континента на юге, о котором (теперь он заявлял, что помнил об этом) индейцы Малых Антильских островов говорили во время его второго путешествия. Наконец, 13 августа, находясь рядом с островом Маргарита, он записал в своем дневнике одно из самых важных заявлений в истории исследований: «Я считаю, что это очень большой континент, который до сих пор оставался неизвестным»[319]. Это не мимолетное озарение: Колумб придерживался того же мнения, когда вернулся на Эспаньолу, сообщив монархам о своем открытии «огромной земли, находящейся на юге, о которой до настоящего времени ничего не было известно»[320].
Таким образом, в течение нескольких дней после того, как Колумб обнаружил материковую часть Америки, он правильно оценил ее природу. Хотя он явно недооценивал (причем сильно) ее удаленность от Азии, но недвусмысленно определил различие между Азией и обнаруженной землей. Он, конечно, не доказал, что эта земля была «новой»: таких доказательств не будет еще долго, до открытия Берингова пролива более 200 лет спустя. Впрочем, репутация Колумба как первооткрывателя Америки опиралась на прочную основу: он не только был первым, кто обнаружил этот континент в ходе сознательного исследования и зафиксировал открытие, но и оценил свое достижение
