Хотелось бы торжественно заявить, что мной двигала оскорбленная богиня Бэнтен. Но это вряд ли. Чтобы совершить глупость, Торюмону Рэйдену не нужно вмешательство богов.
Сами справляемся.
3
Воин из прошлого
Шиджеру попятился, споткнулся, упал.
Из сломанного носа ручьем хлынула кровь. От запаха крови одурели собаки: и без того возбужденные, они стали рваться с поводков. Кое-кто из псов нацелился на Шиджеру, норовя вцепиться в подранка. Шиджеру гундосо завыл; казалось, лавочник перенял звание Собачьего Будды, молясь за успех лохматых бойцов и удачу азартных игроков. Смысла в его вое было не больше, чем в песнопениях Каори. Боль, страх, желание, чтобы все прекратилось – вот и весь смысл.
– Не бойся!
Мало заботясь клыками собак и гневными возгласами хозяев, я протолкался к Каори. Взял за плечо, вздернул на ноги:
– Или за мной! Да иди же…
Она подняла на меня взгляд:
– Вы принесли мою куклу?
– Да, – вместо меня ответил настоятель. – Вот, держи.
И сунул девочке в руки куклу, которую мы нашли в доме Нобу, у перекошенного алтаря. Если я полагал, что исчерпал все удивление, отпущенное мне на сегодняшний день, я ошибался.
– Иссэн-сан, кукла! Вы взяли ее с собой?
Монах кивнул.
– Ее можно давать Каори? Это ведь сарубобо!
– Можно, – тихо ответил старик. Глаза его подозрительно блестели. – Теперь это просто кукла…
Схватив вожделенную куклу, Каори прижала ее к груди и спряталась за наши спины.
– Расступитесь! – велел я. – Мы уходим.
Никто не двинулся с места. Люди загораживали нам дорогу. На их лицах, багровых от ярости, я читал множество чувств – пылких, страстных. Ни одно из них не сулило нам удачу. Щелкнуть девочку по носу? Вдруг повезет?
– Назад! Пропустите нас!
– Бейте их! – гнусаво возрыдал Шиджеру. – Они уводят Собачью Будду! Крадут вашу удачу!
Я достал вторую плеть:
– Служба Карпа-и-Дракона! Полицейские досины, ко мне!
Куда там! Тех полицейских, которых я ранее видел среди зрителей, и след простыл. Рассчитывать на их помощь было бы опрометчиво. С бо́льшим успехом я мог ждать явления с небес милосердного будды Амиды.
Толпа качнулась к нам.
– Стойте! – воззвал старый настоятель. – Люди, опомнитесь!
– Уйди с дороги, – посоветовал ему хозяин белого Широ. – Убирайся, монах, тебя мы не тронем…
– Пошел вон, бритоголовый!
– На бои ходит! А врут, будто святой…
– Отойди, зашибем…
– Отдай девчонку, – предложил мне хозяин Широ. – Отдай по-хорошему. Мы тебя тогда побьем, и все. А так…
– Что? – оскалился я не хуже пса. – Убьете?
– Не мы, – объяснил хозяин Широ.
И ухмыльнулся во всю щербатую пасть:
– Собачки. Спустим собачек, и вся недолга́. Если собачки, тогда ведь никакого фуккацу? Несчастный случай? Вот и будет тебе несчастный.
– А как вы это потом объясните?
– А никак. Никто и спрашивать не станет. Пришел азартный самурай на бои, ставки делать. Одежда без гербов, поди-пойми, кто такой. Сердце взыграло, драться полез. Сломал нос хозяину претендента на победу. Вот собачки и того…
Конец, понял я. Крыть нечем.
– Значит, собачки? – прозвучало в толпе. – Значит, спустите?
Был один самурай, стало двое.
Признаюсь, я ожидал увидеть кого угодно, только не его. Ивамото Камбун, мой дальний родич – уже потом я сообразил, что для человека, помешанного на древней воинской традиции, кровавой и беспощадной, страсть к собачьим боям вполне естественна. Расталкивая людей, хлопая неуступчивых по затылкам, спинам, плечам так, что люди, бранясь, разлетались деревянными куклами, Камбун протискивался ко мне.
Я не знал, кого мне больше бояться: собак или Камбуна. В моей памяти крылось два Камбуна: разных, противоречивых, и каждый был готов не оправдать ожиданий, жестоко расправиться с надеждами, пойти наперекор очевидному. Этот страх, мечущийся от одной угрозы к другой – наверное, он и накрыл мой рассудок спасительным пологом безумия. Превратил опасность в безопасность, место боев в воображаемый театр, где если и происходит что-то ужасное, то понарошку, для развлечения зрителей. Кто бы ни умер на сцене, в итоге он поднимется и выйдет на поклон.
А что же смерть? Она останется лишь в памяти зрителей, как иные смерти остались в моей. Они и сейчас там.
4
Память юного самурая
Сцена 1
Хор:
Мы – духи воспоминаний, мы – память юного самурая.
(декламируют, подражая голосу Рэйдена)
Ивамото Камбун, наш дальний родич, враг, переданный по наследству. Мы бились друг против друга; мы бились плечом к плечу.
(вразнобой, под грохот барабанов)
Так бывает, поняли мы, запомнили мы.
Служитель, ухватив край трехцветного занавеса, бежит вспять, против хода времени. Взгляду открывается двор ветхого дома, изгородь, изрубленная колода. Время года – зима, холодная не в пример нынешней. Даже пролитая кровь не согревает ту зиму.
Камбун:
Дитя, что тебе известно о вражде? О вражде между нашими предками, завещанной нам с тобой? Ты хочешь перебраться через эту пропасть? Перейти ее по мосту из пирожков?!
Он колет дрова. Он делает это ножом вместо топора.
Камбун (превращаясь в хищного богомола):
Я не приму твой подарок, не приглашу тебя в дом, не угощу чаем. Ты еще испытываешь почтение ко мне? Или мне плюнуть тебе под ноги?!
Хор:
Мы – духи воспоминаний, мы – память юного самурая.
(декламируют, подражая голосу Рэйдена)
Ивамото Камбун хотел оскорбить нас, но оскорбления – как подарки: пока их не примешь, они не твои.
(вразнобой, под грохот барабанов)
Так бывает, поняли мы, запомнили мы.
Сцена 2
