сердце Сережиной мамы.
— Вы ж мои золотые, — суетится она, забирая из рук Сережи нашего сына. — Какой сладкий мальчик. Димочка, золотой мой. Саша, ты как? — она поднимает взгляд на меня.
— Хорошо, спасибо.
— Давайте-давайте, проходите. Я всем родственникам запретила приезжать. Рано еще на нашего красавчика смотреть. На крестинах посмотрят. А пока вам надо отдыхать, а Димочке — обживаться в новом доме. Да, мой золотой?
Мы идем в гостиную, и я усаживаюсь на диван, шумно выдыхая. Как же дома хорошо! Особенно после ремонта.
Год назад, после событий с Виолеттой, я нормально не могла ходить по гостиной и лестнице. Каждый раз воспоминания выстреливали в голове вспышками. От них холодели внутренности и сердце заходилось от паники.
Когда я поделилась с Сережей своими ощущениями, он хотел сменить дом, но я отказалась. Все же в этом мы пережили столько счастливых моментов. Самые болезненные были тоже здесь, но это ведь история нашей семьи. И она, конечно, не может быть однообразной. Так что мы договорились, что просто сделаем ремонт. К моменту того разговора мы как раз узнали о моей беременности, и у нас появилась потребность переделать одну из гостевых комнат в детскую.
Мы временно съехали в нашу городскую квартиру, а в доме начался ремонт. Сразу я думала, что он будет лишь косметический, но Сережа подошел к вопросу серьезно. Деревянную лестницу сменила новая со стеклянными поручнями и мягкой подсветкой. Громоздкие люстры сменили современные замысловатые с несколькими режимами освещения. А довольно строгий, мужской интерьер превратился в мягкий, уютный и светлый. Теперь в нашем доме столько света и уюта, что не хочется отсюда выходить.
Когда мы вернулись домой после ремонта, прожили в нем всего восемь дней, после чего я уехала в роддом. Так что сейчас наш дом снова кажется мне совершенно новым, как будто я и не жила в нем вовсе.
— Может, ты поднимешься отдохнешь? — предлагает Сережа, присаживаясь рядом.
— Нет, не хочу. Я так наотдыхалась в роддоме, что меня уже воротит от одного вида кровати.
— Тогда я пойду переоденусь, и сядем обедать.
— Я с тобой. Тоже хочу переодеться в домашнее.
Поднимаюсь с помощью мужа и, бросив взгляд на свекровь, воркующую над мобильной люлькой, иду наверх. В нашей спальне открыты шторы, и солнце щедро заливает комнату своими лучами. Несмотря на сказанное, я смотрю на нашу кровать и раздумываю, не последовать ли совету мужа. Может, и правда прилечь отдохнуть? Но нет. Я устала лежать. В роддоме только то и делала. А если выходила в коридор, была вынуждена слушать ужасы, которые рассказывали роженицы.
Зайдя в гардероб, наблюдаю за тем, как Сережа сбрасывает свою одежду и надевает спортивные штаны. Потом берет с полки футболку и оборачивается. Столкнувшись со мной взглядом, застывает.
— Ты как будто стал еще больше, — произношу, окидывая восхищенным взглядом безупречное рельефное тело мужа.
— А что еще мне было делать, пока ты была в роддоме? Работать и тренироваться, чтобы не сойти с ума без тебя.
— Мы же каждый день виделись, — улыбаюсь я. Мне приятно, что он так привязан ко мне. С тех пор, как между нами не осталось секретов, мы как будто срослись душами, и теперь стали еще ближе, чем были до всех этих ужасных событий.
— Этого мало, — Сережа аккуратно обнимает меня и прижимается своим роскошным торсом. — Я хочу засыпать с тобой и просыпаться. Каждый день без исключений.
Он целует меня нежно и медленно, как будто снова пробует на вкус впервые. В этом поцелуе ни страсти, ни намека на продолжение, только сильные чувства. Как будто наши души танцуют только им ведомый танец, который еще сильнее привязывает нас друг к другу.
— Ну все, иди, — улыбаюсь, когда Сережа завершает чувственный поцелуй нежными касаниями губ к кончику носа, скуле и уголку губ. — Мне надо переодеться.
— При мне переодевайся.
— Нет уж. Иди, — улыбаюсь, но при этом чувствую, как мое тело сковывает напряжение.
Димочка довольно крупный, и после родов у меня еще не сошел живот. К тому же, кожа покрылась растяжками. Я не хочу, чтобы Сережа видел меня такой. Может, позже, когда я смогу привести свое тело в порядок… Тогда да, тогда будет можно. А сейчас я пока не могу показаться ему в том виде, в котором находится мое тело.
Но, кажется, моего мужа ничего не смущает. Он начинает медленно расстегивать мою тонкую кашемировую кофточку. Я хватаюсь за нее, чтобы отрезать путь его проворным пальцам, но он убирает мои руки.
— Все, что находится под этой одеждой, потрясающее. Каждый изгиб, каждая впадинка, — приговаривает он, продолжая раздевать меня.
Снимает кофточку, оставляя меня в юбке с мягким поясом, бандажом для живота и в бюстгальтере для кормления. Да, я подбирала максимально красивое белье даже на время беременности, но оно не идет ни в какое сравнение с тонкими кружевами, которые я носила до.
Мой муж присаживается и тянет вниз юбку. Когда она оказывается у щиколоток, я просто переступаю ее. Сережа отбрасывает вещицу в сторону и, наклонивишсь, целует мое бедро.
— Каждый сантиметр этого тела безупречен. Ты целых девять месяцев носила в себе растущего ребенка. Кормила его своим телом, защищала, оберегала. Благодаря этому прекрасному телу на свет появился наш сын. Ты маленькая, но смогла сама родить такого богатыря. Я буду смотреть на твое тело, — говорит он, целуя живот, а потом поднимает голову, продолжая стоять передо мной на коленях. — И буду восхищаться им. Потому что оно подарило мне сына. Потому что я люблю твое тело и тебя саму. Ты — лучшее, что случилось в моей жизни, Саш, — слегка севшим голосом произносит он и обнимает меня.
Я кладу руки на его плечи и скольжу ими, запуская пальцы в волосы мужа. Прикрываю глаза, наслаждаясь моментом. Сосредотачиваюсь на том, чтобы слышать и чувствовать все происходящее. Теплое дыхание мужа на моей коже, его негромкие слова о том, как он меня любит и будет поклоняться моему телу. Тепло, разливающееся по моему телу и затапливающее, словно сахарный сироп. Спокойно стучащее сердце, переполненное негой и восторгом.
И любовью. Огромной любовью к своей семье. Той, которой у меня толком никогда не было. Любовью безусловной, чистой, ничем не опороченной.
Да, мы с мужем прошли так много всего. Я так сильно страдала, но Сережа уже сто раз искупил свою вину. И я простила. Возможно, кто-то назвал бы меня дурой. Но что эти люди знают об одиночестве? Что они знают о том, каково это — жить и знать, что
