– Надеюсь, вы понимаете, что я пришел только из любопытства, – проговорил юрист. – Нет такого закона, где говорилось бы, что я обязан прийти.
– Я хочу задать вам несколько вопросов, – сказал полковник. – К закону это не имеет отношения. Речь идет о сотрудничестве.
– А что будет, если я не захочу «сотрудничать»? – спросил юрист, развалясь на стуле.
Полковник не ответил. Он взял со стола дело, где говорилось: «Подозреваемый последовательно защищает в суде антиобщественные и подрывные элементы».
– Вы защищаете левых? – спросил полковник.
– У меня есть право не отвечать на вопросы в отсутствие моего адвоката. И вообще, раз я не арестован и мне не предъявлено обвинение, я могу на вопросы не отвечать. Но все-таки хотелось бы узнать вашу фамилию, полковник.
– Вы хотите узнать мою фамилию? – Полковник подумал, что ослышался. – Вы?
– Моя организация ищет милитаристских свиней и докладывает об их деятельности в Комиссию по правам человека и, разумеется, в ООН.
– Вы назвали меня свиньей? – ошеломленно переспросил полковник.
– Свиньей, – подтвердил юрист. – Это слово применимо к тому типу латиноамериканского нациста, образцом которого вы являетесь. «Нацист» пишется: нацист, а «свинья» – свинья, – на случай, если захотите вставить их в свой противозаконный рапорт. Полагаю, вам хотелось бы научиться правописанию.
Злость и раздражение двух бесплодных недель вскипели в полковнике. Он шагнул к юристу и сграбастал его за отвороты расстегнутой жилетки. Вздернул со стула, швырнул о стену, и юрист с треском врезался в нее головой.
Придя в себя, он застонал, а потом хмыкнул:
– Стало быть, сила – единственный язык, понятный свинье?
Полковник размахнулся и ударил его кулаком в нос; хлынула кровь. Юрист отер ее тыльной стороной ладони и проговорил:
– Что и требовалось доказать.
– Нечего тебе доказывать! – заорал полковник. – Ты мерзкий педик, возомнивший о себе! Ты назвал меня свиньей и нацистом! Ну, как еще назовешь?!
– Фашист! – последовал ответ.
Полковник со всей дури двинул юриста под дых, и тот, перегнувшись пополам, со стоном рухнул на пол. От презрения и отвращения рассвирепев, полковник дважды сильно пнул юриста в почки, а затем волоком потащил в коридор. Он отпер одну из комнаток, где раньше офицеры принимали посетителей, и бросил юриста туда. Лежа на полу, тот стонал и охал, а полковник проговорил:
– Когда научишься разговаривать со мной уважительно и культурно, я тебя отпущу.
Его трясло от злости и возмущения; сев за стол, он постарался приготовиться к следующему собеседованию. Не сдержавшись, полковник наорал на молодую женщину, и та расплакалась.
Через два часа арестованный заколотил в дверь:
– Мне нужно в туалет!
В кабинете полковник прислушался к крикам, и в нем снова поднялось бешенство. Он подошел к двери и с омерзением посоветовал:
– А ты давай, дуй в штаны!
Когда вечером рассерженный полковник уезжал домой на «форд-фальконе» с эмблемой государственной телефонной компании, голодный юрист-радикал мочился в углу камеры.
24. Глория и донна Констанца плетут интригу
Жизнь в Уругвае по традиции текла невероятно степенно и безмерно скучно. Долгие годы страной управляли две центристские партии «красных» и «белых», которым полагалась верность по наследству, как «вигам» и «тори» в Британии восемнадцатого столетия. Однако различия в их политике были едва заметны. Вроде либералов и консерваторов в Колумбии.
Положение стало меняться, когда множество энергичных группировок откололись от партий и начали проникать в университеты, где сравнительно праздные детки из высшего и среднего классов имели достаточно свободного времени и денег, чтобы, во всем разочаровавшись, ночи напролет бесконечно разговаривать о том, как нужно все изменить. Глория де Эскобаль, дочка посла, колебалась между «Народным фронтом» и партией «За победу народа», но, в конце концов, предпочла последнюю, хоть та и была гораздо малочисленнее.
Глории было двадцать пять лет, образование она получила в Англии, в брайтонском Родене, и вышла замуж за человека с такими деньгами, что могла вообще ничего не делать, только летать в Буэнос-Айрес за покупками или на восточное побережье позагорать. Зиму она обычно проводила в Италии.
Родив мужу сына, она заявила, что желает поступить в университет. Муж и родные были против, но Глория все равно уехала, и супруг не давал развода, пока ее связи с левацкими группировками не стали чересчур неприличными и опасными. С согласия родителей Глории муж забрал сына и позже выиграл дело о попечительстве, так что Глория решила завести еще одного ребенка сама, неважно от кого.
Она не принадлежала к числу террористов, но из-за их деятельности вскоре стало неловко считаться левым. Безмятежное правительство, как и все население страны, в растерянности металось, стараясь угадать, откуда прилетит очередная бомба и кого в следующий раз прикончат. Террористы полагали, что швыряться булыжниками, как парижские студенты, неэффективно и годится для неженок. Как и все, они сильно удивились, когда разгневанные военные захватили власть и жестоко взнуздали страну на одиннадцать лет.
Маленькая партия Глории де Эскобаль формально оставалась легальной, но Глория уже замечала, что знакомые лица исчезают, и слышала рассказы о пытках и убийствах. Она собрала пожитки, подхватила на руки ребеночка и уехала в Аргентину. Устроилась в Буэнос-Айресе, сняла очень дорогую квартиру в Бельграно, где и поживала с комфортом на отцовские деньги и свою секретарскую зарплату.
Она уговаривала пришедших за ней вооруженных людей позволить ей взять с собой ребенка, но они сказали, что о ребенке позаботятся, и велели оставить годовалого младенца в квартире одного. Отцу Глории сообщили, что ребенок вместе с Глорией в тюрьме. Глории сказали, что ребенок у ее отца. Младенца отвезли в Сантьяго-де-Чили и утопили в общественной уборной. Те, кто арестовывал Глорию, забрали все ее вещи и выгодно продали.
Глории завязали глаза и отвезли на недавно ликвидированную фирму «Инженерные работы Ондетти»: во всем здании ни души, кроме арестованных. Глорию столкнули по железным ступеням в подвал, за спиной с металлическим лязгом захлопнулась дверь. Повязку не снимали две недели, разговаривать не разрешали; Глория поразилась, когда из перешептываний охранников поняла, что и они, и все заключенные – тоже уругвайцы.
За две недели ей дали поесть три раза, и она совсем не спала из-за криков истязаемых и оглушительной музыки, которой мучители пытались эти крики заглушить. Заключенных пытали группами, но иногда Глорию уводили одну.
По сравнению с аргентинцами, уругвайцы были весьма цивилизованными палачами. Глории просто скручивали сзади руки рояльной струной и подтягивали к балке, а ноги окунали в чан с соленой водой. Через нее пропускали электрический ток, поднося контакты чаще всего, конечно, к груди и гениталиям. Предполагалось, что мучители должны спрашивать об уругвайцах, прячущихся в Аргентине, и кого из активистов левого движения она знает в Уругвае, но обычно они об этом забывали.
