отказываюсь ненавидеть, отказываюсь».
«НА СЕБЕ», – дописывает сзади наперед строкой ниже.
Помада быстро стирается. Лейла мысленно поблагодарила Ханну, которая недавно подарила ей именно эту помаду, «суперустойчивую, незаменимую за ужином и ночью». «Вот и попробуйте теперь оттереть», – ухмыляется.
– Я отчаянно благодарен жизни за возможность делиться своим творчеством и миром с вами! – продолжал Адольф. – То, что мои работы находят отклик в сердцах людей разных стран, показывает, что все те запасы семян, которые мы не сожрали и сохранили в тяжелые времена, уже выросли в сильные прекрасные цветы. И скоро они дадут плоды!
Белым, не покрытым надписью оставалось почти две трети экрана, а помады уже так мало. Лейла лихорадочно вспоминала свои рисунки и образы последнего месяца. Ничего не подходило. Туфли из концлагеря? Один, не поднявший руки в нацистском приветствии? Все слишком сложно. Как говорить с людьми в этом мире? Все не то и не так.
– И потому хочу напомнить: да, мы лучше! Да, мы имеем право! Право и священный долг дать нашим детям лучшее! В новом прекрасном мире современного искусства и современного человека! – Голос продолжал звучать, то возвышаясь, то ниспадая, будто на американских горках. – Считаю Пятнадцатую Триеннале открытой!
«Хороший спикер», – невольно отметила Лейла. Он грамотно ставил акценты на нужные слова, как будто проходил много тренингов по ораторскому мастерству. «Спикер фигов, покажу я тебе современное искусство». И она начала рисовать.
Судя по всему, Ади выступал последним. Лейла ждала, что занавес вот-вот откроется, судорожно водила по экрану помадой. В ход пошла уже вторая, цвета «Нормандский закат». К микрофону вернулась Этани, передала слово генеральному партнеру, представителю Почты Хайфы, и на сцену позвали некоего мистера Смита.
Посреди холста Лейла нарисовала большое сердце: одна дуга, вторая, выводила такие на полях тетрадок в школе. Любовь. Как там говорил Ахмед? Всемирная сеть любви, да. Нарисовала большие пальцы и очень схематично руку с одной, потом с другой стороны сердца, соединила. Получилось Кладдахское кольцо, только без короны сверху. В одном из городков Ирландии все витрины были усыпаны этими обручальными кольцами, а их рисунки красовались на уличных растяжках. В той поездке Лейла мечтала, что Джонни вот-вот подарит ей такое, но нет. Нарисовать вместо короны Землю? Нет, лишнее.
Лейла подняла платформу выше, увела круто влево. Смит все еще говорит. Помада стерлась под корень. Лейла думала соскрести немного ногтем, но вспомнила юность и первые помады, когда ценился каждый грамм. Высосала остатки красящего воска и чуть вдавила обратно в тюбик, получилось еще два сантиметра. Проделала то же с другой помадой. Мистер Смит бубнит монотонно.
«МЫ ЛУЧШЕ/МЫ СТРАДАЛИ», – бесконечно долго выводит Лейла, все ускоряя платформу, тянет рычаг вниз. Смит уже благодарит всех, возвращает слово Этани.
«– ИМЕЕМ ПРАВО», – последние миллиметры помады. Красного хватило, она дописала.
Этани объявляет видео от Всемирной культурной организации. В фильме покажут знаковые произведения прошлого, которые помогут осознать тот прорыв, который совершается здесь и сейчас, на Триеннале. Лейла судорожно тянет рычаг влево и вниз, перечеркивает последнюю надпись и хочет вернуться на пол. Пальцы все красные, в горле и висках бешено пульсирует. Платформа медленно, нестерпимо медленно двигается к левому краю, потом вниз. В этот момент она видит, точнее, чувствует, как тень от занавеса тоже ползет по экрану влево, обгоняя тележку. О Лейлу и экран ударяется яркий свет софитов, сбивая ее с ног, изображение плывет и обратно уже не выстраивается.
Вокруг яркое, белое. Но даже через слепящий свет много вспышек. А потом – темнота.
Глава 6
Незнакома алфавит на бордовых стенах, коридор. Яркий свет, вспышки. Все белое, стерильное. Кто-то справа. Узнать бы кто, но тело сопортивляется, все так знакома. Эхом голоса. Не вижу ничего, все белое, крутится, как в стиральной машине.
Лейла в чьих-то руках, вокруг гул. Опять, опять этот сон, только теперь голову можно слегка повернуть. Много света, все размыто. Потом ярче, четче. Экран, занавес, люди. Что-то темное подбегает, вспышка, фигуру оттаскивают. Кто-то в форме, Этани, все говорят. Низкий голос Даниэля прямо над ухом: «Все хорошо, она в порядке». Голова Лейлы у него на коленях. Другие голоса, и опять доктор: «Скорее аффект, но сейчас ее надо в клинику, потом разберемся». Невнятные и размытые слова, потом снова Даниэль: «Нет, абсолютно точно нет, надо убедиться, что она в порядке». Посторонние люди. Звуки и картинки расширяются, кружатся, сливаются.
Снова та самая палата в клинике. Обитые бархатом стены, пятнистая картина Ади, кушетка. Опять, опять этот сон. Только это не сон, вот кнопки, она вызывает медсестру. Филиппинка Лавли, та самая, шустрая.
– Добрый день, мэм. Как могу помочь, мэм? – знакомый речитатив.
Спросить нечего, Лейла знает, где они, спорить тоже не о чем.
– Привет, Лавли, – вышло неожиданно тепло. – Что я тут делаю? Что-то со мной не то?
– Мэм, вас прислал мистер Натансон, попросил за вами следить. Он позже будет, мэм.
Лейла вытянула руки и ноги, сжала и расслабила кулаки и ступни. Все в порядке.
– Лавли, могу я встать? Я хочу встать.
– Вам отдыхать нужно, мэм, вы были без сознания много часов, мэм. Принести что-нибудь, воды, мэм? – Лавли смотрела с заботой, по-новому.
– Нет, спасибо, Лавли. Я тогда лайк отдохну еще немного. Позову, если что, спасибо.
– Хорошо, мэм. – Чуть помедлив, медсестра добавила: – Вы во всех новостях, мэм, и ваш рисунок, – запнулась. – Вы не волнуйтесь только, мэм, вам отдыхать нужно, мэм.
– Хорошо, Лавли, спасибо, – скрывая растерянность, – буду отдыхать.
– Отдыхайте, мэм.
Медсестра вышла, нестерпимо клонило в сон. Так много событий и впечатлений, мозг не выдерживал.
* * *
Проснулась. Та же комната, все как обычно, только темно. Перевернулась, оттолкнулась от кушетки, встала. Ясность в голове необычайная. На часах три, видимо, ночи. Вспомнила слова Лавли, захотела включить телевизор, но не нашла его.
Вернулась на кушетку, почувствовала слабость. Опять клиника и неизвестность. Все и знакомо, и нет. Только на этот раз в голове: «Вы во всех новостях, мэм, и ваш рисунок». Это был не сон. Триеннале, официальное открытие, пропавший футляр. Белый экран за занавесом. Передвижная платформа и помада. Надпись, рисунок. Быстрее вниз. Софиты. «Вы во всех новостях, мэм. И ваш рисунок». Похоже, все получилось.
Вдавила кнопку вызова, расспросить бы теперь Лавли. Та зашла в палату, смотрит в пол, на стены, бросает взгляды на Лейлу изредка, опять отводит.
– Лавли, привет, расскажи, а что там такого в новостях? А то у меня что-то нет телевизора в палате.
– Извините, мэм, спрошу про телевизор, мэм.
– Да ладно
