В дверь постучали. Вошел, теребя в руках кепи, бледный Антенор Бюшроль.
— Паршивая у нас работенка, шеф… Мы осмотрели тело и отправили его в морг. Женщине лет двадцать пять — тридцать. У нее дорогое нижнее белье с инициалами «Л. Р.». На плече татуировка в виде божьей коровки. Ее убили выстрелом в сердце, а потом тело бросили в реку.
— Бедняжка, видно, она питала слабость к жучкам, — заметил Рауль Перо и тотчас сложил четверостишие:
Божье создание,
Кончены страдания.
Жизнь — одно мгновение,
Декаданс и тление.
— Верно подмечено, шеф! Там пришел какой-то господин, хочет вас видеть.
— Пусть войдет.
Рауль Перо поспешно завязал шнурки на ботинках. В дверях показался Виктор Легри.
— Месье Легри, рад вас видеть! Принесли список украденного?
— Нет, я хотел лично поблагодарить вас за то, что вы помогли освободить девочку. Это вам. — И Виктор протянул инспектору книгу.
— Жюль Лафорг! «Феерический собор»![102]Благодарю вас, это чудесный подарок! Ах, как жаль, что мы не можем поболтать в свое удовольствие! Я должен идти: у нас убийство.
— Да что вы? Это объясняет суматоху у вас в участке и толпу зевак снаружи.
— Труп выбросили в Сену. Бедняжка… Маленький жучок, божье создание, должен был принести ей удачу, но увы… Мне надо бежать в морг. Врач, осмотревший тело, сказал, что женщину убили выстрелом из пистолета.
— Божье создание… Вы имеете в виду божью коровку? — воскликнул Виктор.
— Да, у нее такая татуировка на плече. Надеюсь, это поможет нам установить личность.
Виктор, объятый лихорадочной дрожью, наклонился к инспектору:
— Прошу вас, окажите мне милость. Я сочиняю детективный роман, и, если бы вы посвятили меня в детали расследования, это бы мне так помогло…
— Как?! Месье Легри, вы тоже пишете?! Ну и совпадение! Что ж… я подумаю, что можно для вас сделать, не разглашая тайну следствия. Можете на меня рассчитывать.
Таша удалось убедить его, что никакая опасность ему не грозит, и он согласился в полдень покинуть «Отель де Пекин».
— Кто обратит на тебя внимание? В этом городе тысячи иностранцев! Ты не такая уж важная шишка, как тебе кажется.
Стояла прохладная, но солнечная погода, и они просто прогуливались без цели — совсем как в прежние времена. Прошлись по бульвару Менильмонтан и потом шли через весь Одиннадцатый округ, болтая о том о сем. У канала Сен-Мартен об почувствовали усталость и уселись на скамейке на набережной Жемап, недалеко от госпиталя Сен-Луи.
Молча наблюдали за прачками, смотрели, как солнце поблескивает на мокрых вальках, прислушивались к их ритмичным ударам. Поблизости разгружали лодки, казавшиеся черными пятнышками на фоне синего неба с черточками заводских труб.
— Тебе не холодно? Малышка, ты ведешь разгульную жизнь.
— Ты ничего не знаешь про мою жизнь, — сердито ответила Таша.
Мимо них скользила по воде парусная шлюпка. Двое мальчишек, с трудом удерживая равновесие, бегали по ней друг за другом с кормы на нос и обратно.
— Я боюсь этого путешествия! Отчего у меня нет привычки к морю? Будь я такой, как эти сорванцы, пришел бы в восторг от предстоящей одиссеи, — сказал он и рассмеялся, но тут же помрачнел: — Да что теперь об этом говорить! Все равно я не могу уехать.
— Мне так жаль! Я сделала все, что могла, но мне не удалось собрать и четверти нужной суммы. Обещаю, ты получишь билет самое позднее в конце мая. Издатель пообещал, что заплатит, как только я представлю половину иллюстраций к книге Эдагара По, а еще я надеюсь выручить хоть что-то за картину, выставленную в галерее «Буссо и Валадон». Но если бы ты принял мое предложение — проблема была бы уже решена!
— Нет.
— Виктор — человек широких взглядов и наверняка согласится одолжить тебе денег…
— Нет.
— Эти акции… Он не сам купил их, а унаследовал от отца, и уже не раз предлагал мне обналичить.
— Ты представляешь, что будет, если ты скажешь ему, кому предназначены деньги?
— Он куда более щедр, чем ты думаешь! — воскликнула Таша.
— Ты сама наивность. Как бы там ни было, я не притронусь к его грязным деньгам. Биржа отвратительнее, чем самый мерзкий бордель.
— А ты сам бел и чист, как первый снег? Кто бросил жену и дочерей на произвол судьбы?
— Не смешивай личную жизнь и политику.
Таша вскочила, вне себя от гнева.
— Пока мужчины не начнут применять к семье те же революционные теории, которые провозглашают на улицах, ничего в этом мире не изменится!
— Ты такая хорошенькая, когда сердишься!
— Перестань обращаться со мной, как с девчонкой!
Она быстро пошла прочь, не оглядываясь. Перед ней вырастали уродливые силуэты фабрик, покачивались мачты пришвартованных к пристани лодок У Ла Виллетт в нос ударил затхлый запах тины.
Там он и догнал ее, задыхаясь.
— Ну чего ты злишься, малышка?
— Прости, но ты несправедлив к Виктору. Быть может, он буржуа в социальном значении этого слова, но у него доброе сердце. Только благодаря ему я почувствовала себя во Франции как дома.
— Любовь ослепляет тебя. Ты его идеализируешь. Твой Виктор отлично устроился: ты возишься у плиты, а он избавлен от какой-либо ответственности за тебя.
— Неправда! Он умолял выйти за него замуж. Это я отказала ему.
— Отчего же? Сделалась бы парижской матроной, супругой почтенного буржуа.
— С тобой невозможно разговаривать!
Они стояли перед бойнями Ла Виллетт. В воздухе стоял запах крови. По длинной грязной улице сновали мясники с освежеванными коровьими тушами. Таша едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
Виктор увидел молодую женщину с шарманкой лишь около восьми вечера. Она пересекла площадь и вошла в дом номер три на улице Сент-Андре-дез-Ар. Виктор хотел было подойти к ней, окликнуть, но решил, что лучше подождать. Она — их единственный шанс найти чашу. Когда девушка снова вышла на улицу, на этот раз вместе с длинноволосым парнем в берете, Виктор последовал за ними.
Среди студентов, толпившихся у пивных, многие были в старомодных вычурных костюмах — широких куртках или пелеринах, перехваченных на талии поясом, узких облегающих трико и с длинными волосами. Таким образом они бунтовали против условностей, жертвуя карьерой во имя свободы, и бросали вызов благопристойным парижанам.
