а я только повторила. Именно он – или нечто, внятное лишь ему, шаг за шагом привело нас сюда, в эту страну, в этот штат и в этот отель. И этот путь попросту не мог завершиться неудачей – а иначе на черта было затевать столь сложную извилистую интригу? Чтобы сгубить нас с Мики? Ха! Уж такую-то несложную задачку судьба могла решить намного-намного проще.
Кричащая нищета Бней-Брака, тесный дворик, ржавая лестница и крошечная трехкомнатная живопырка, пахнущая запущенной старостью. И обнесенное электронной изгородью огромное поместье богатейшего миллиардера планеты, с обширным английским парком, полем для гольфа, античными скульптурами по берегам прудов и изумрудной, вылизанной до каждой травинки лужайкой перед роскошным дворцом, который не посрамил бы всех Людовиков, вместе взятых. Казалось бы, что может быть общего между двумя этими картинами?
Но тем не менее меня не покидало устойчивое ощущение подобия – и не только потому, что там всё началось, а тут должно было закончиться. Когда сломя голову мчишься по прямой в неведомые дали, в итоге нередко обнаруживаешь, что это кольцо и ты вернулась к исходу. Вот и тут при въезде на территорию поместья мне сразу вспомнился рослый чернобородый парень в черном лапсердаке и еще более черной шляпе, который преградил нам вход во двор резиденции рава Каменецки. И хотя мощные ворота частного владения в Коннектикуте мало напоминали скрипучую бней-бракскую калитку, а здешний охранник сверялся со списком гостей не по растрепанному блокноту, а по электронному планшету, сходство казалось несомненным.
Дорога от ворот до дворца заняла не меньше десяти минут, и я даже пошутила, что Соронс, видимо, скупил для этого парка четверть штата.
– Не четверть, а три четверти, – мрачно отвечал Мики. – И не штата, а всего мира.
Возможно, он рассчитывал, что нам дадут от ворот поворот, и расстроился, когда этого не случилось.
– Не грусти, милый, – сказала я. – Обещаю: мы тут ненадолго. Даже если ничего не получится, будем считать это первой попыткой.
– Ага… – еще мрачней кивнул он. – Да и как может получиться, если тут охраны больше, чем в федеральной тюрьме строгого режима. Ты только посмотри… через каждые десять метров!
И в самом деле: на первый взгляд, плечистых парней с проводком наушника, тянущимся от по-солдатски коротко стриженной головы к лацкану форменного легкого пиджака, тут было едва ли не больше, чем приглашенных гостей. Но это ошибочное впечатление немедленно рассеялось, когда, оставив машину ливрейному парковщику, мы вступили на ярко освещенную лужайку размерами с футбольное поле, где, блистая бриллиантами, мило болтая и попивая шампанское, прохаживались как мини-мум полторы, а то и две тысячи избранных персон в вечерних платьях и смокингах. Как и во дворе рава Каменецки, здесь преобладал черный цвет одежды.
Мы взяли по бокалу, приклеили на лица зеркальное отражение тысяч одинаковых улыбок и прошлись по полю от одних воображаемых ворот до других. В отсутствие мяча это выглядело полнейшей бессмыслицей. Вокруг нас толклись абсолютно чужие люди, хотя время от времени мой взгляд натыкался на смутно знакомые лица, фигуры, спины… Конечно, это было иллюзией чистейшей воды – ну откуда я могла знать завсегдатаев столь элитной компании: богатых промышленников, ведущих адвокатов, спортивных звезд, телекомментаторов, прокуроров, конгрессменов, киноактеров, сенаторов, чиновников высокого ранга? Впрочем, кого-то я могла видеть по телевизору в новостях или в развлекательных программах…
Мики смотрел на меня все более и более вопросительно: что дальше, Бетти? Мне и самой хотелось бы прояснить ответ на этот вопрос. Бесцельно прослонявшись с полчаса по лужайке, я обратила внимание на даму, которая вливала в себя одну порцию шампусика за другой. Возможно, благодаря этому ее физиономия казалась наименее противной.
– Простите, мэм, я не вижу тут мистера Соронса…
Она с видимым трудом сфокусировала на мне разбегающиеся зрачки.
– Мистер Соронс? Ах, деточка, вы тут, видимо, в первый раз?
– Честно говоря, да… – пролепетала я, изображая невинное девичье смущение.
– Тогда понятно…
Дама ловко выхватила полный бокал с подноса пробегавшего мимо официанта и, не расплескав ни капли, донесла его до своего входного отверстия. Когда дело доходило до охоты на спиртное, в ней явно просыпались рысьи охотничьи инстинкты – изощренные и не знающие промаха.
– Я совсем не в курсе здешних порядков, – жалобно пропела я.
– Ер-рунда! – прорычала моя собеседница. – Ничего сложного, деточка. Скоро Дядюшка выйдет сюда собственной персоной… точнее, выкатится… ха-ха. Этого все и ждут. Значит, и вы ждите, милочка…
– И с ним можно будет поговорить?
Она смерила меня удивленным взглядом:
– Вас приглашали к разговору?
– Н-нет…
– Тогда нельзя. Покажите-ка ваше приглашение.
Я достала открытку с золотым тиснением.
– Вот…
Дама повертела приглашение в свободной от бокала руке и вернула мне.
– Это всего лишь входной билет, милочка. По нему вы допускаетесь на лужайку и в туалет цокольного этажа, но… но не дальше! Не дальше! – Она помахала пьяным перстом перед моим носом и тут же переключилась на официанта: – Эй, мальчик! Мальчик! Куда побежал? Давай-ка сюда…
– А есть и другие приглашения? – наивно поинтересовалась я.
– Конечно, деточка, конечно! Более важные персоны удостаиваются чести выразить Дядюшке свое глубочайшее почтение. Не поговорить, заметьте, а всего лишь выразить почтение. Ну и получить милостивый кивок его святейшества… ха-ха… – Дама отпила глоток-другой. – А уж поговорить… фью!.. это только самые-самые. К примеру, мой благоверный ни разу не сподобился. Хотя хвостом вертел будьте нате!
И снова мне вспомнился рав Каменецки: там ведь тоже были три степени допуска. Кого-то, но далеко не каждого, пускали только во двор. Другие добирались до стола, чтобы услышать обращенное в пространство благословляющее «буа». Ну а действительно индивидуальное внимание, включая несколько направляющих слов, выделялось лишь самым-самым – и мне в их числе. А значит, нет никакой причины, отчего бы не попробовать пробраться в «самые-самые» и здесь…
Дама между тем качнулась и для поддержания равновесия ухватилась за мой локоть. Кровь в ее жилах явно проигрывала шампанскому решающую схватку за первенство в процентном содержании.
– Смотр-р-рите, деточка! Вон там стол, видите? И там… и там… Видите конвертики? Это для чеков. Сейчас Дядюшка толкнет речугу, и все тут же достанут чековые книжки. А те, кому очень-очень надо поговорить, добавят к очень-очень большой сумме очень-очень вежливую записочку. И тогда в следующем году… может быть… а может – не быть… они получат открытку с приглашением чуть дальше цокольного туалета. Ха-ха… А вот, кстати, и Дядюшка!
И в самом деле, команда телохранителей в легких пиджаках на удивление споро очистила от гостей широкую террасу перед фасадом дворца, превратив ее в подобие сцены. Затем в дверях, которые правильней было бы назвать кафедральным порталом, появилась слитная группа легких пиджаков. Впереди шли четверо – плечом к плечу, единым фронтом, как маленькие лебеди в русском балете. Еще четверо – уж не знаю, гусей или лебедей – двигались за ними в две колонны по одному, то есть в затылок, если, конечно, у птиц бывают затылки. Выплыв на авансцену, плечистые лебеди вдруг распались на прямой пробор, и в промежуток между ними выкатилось инвалидное кресло с древнедряхлым старикашкой в мягких домашних туфлях, свитере и пижамных штанах.
– Дядюшка… – слитным шепотом прошелестела лужайка.
Старикашка поднял вялую руку, и соседний лебедь незамедлительно вложил в нее микрофон.
– Здравствуйте, друзья, – неожиданно звучным голосом произнес Дядюшка Со. – Мы снова собрались здесь, чтобы поддержать усилия «Фонда прогрессивного общества». Я уверен, что эта замечательная традиция…
То, что он говорил дальше, мало чем отличалось от речей, слышанных мною в течение этого крайне содержательного месяца моей жизни. От рассказа веганской эсэсовки Захавы, от инструктажа почерневшей от щипков Леваягрудьсемнадцать и от феминистской истерики Менструазы Саган. От пространной лекции ветерана людоедов Клауса Вагнера и от экскурсии, проведенной его молодым энергичным тезкой-антифа-фашистом. От предсмертных откровений директора Глена Маккалифа и прокурорши мисс Туты Урбивай.
Все это я уже слышала прежде и не нуждалась в повторении. Хотя вид старца, сидящего в окружении плечистых помощников, опять же, не мог не напомнить мне тесную комнатушку в Бней-Браке и совсем-совсем другого старика. Кольцо явно замыкалось, сигнализируя о завершении пути. Оставалось лишь сделать последний решающий шаг.
Речь длилась около получаса, и к ее концу Дядюшка явно устал: финальные призывы к собравшимся проявить гражданскую щедрость на благо прогрессивного общества прозвучали уже довольно слабо. Тем не менее
