class="p1">Я облизываю и посасываю ее клитор достаточно долго, чтобы заставить ее сердце учащенно биться, прежде чем отстраняюсь.
Она хнычет, не готовая к тому, что я остановлюсь, но когда я опускаю руку в банку с синей краской и провожу ею по ее груди, она не жалуется.
Она хихикает и макает палец в красную краску, проводя линию от моей грудины к тазу.
— Это весело.
Это займет слишком много времени, если она планирует покрывать меня одним пальцем за раз. Я бросаю в нее пригоршню синей краски, и она ахает, уставившись на свой забрызганный синевой живот с открытым ртом, пока не достает красную краску и не швыряет ее в меня.
Через несколько секунд мы оба смеемся так сильно, что у нас болит живот, забрызгивая друг друга краской с головы до ног. Пока она внезапно не останавливается, ухмыляясь мне. Она выглядит нелепо и красиво, покрытая синей и красной краской.
— Не думаю, что когда-либо раньше слышала, чтобы ты так смеялся.
Я хватаю ее за бедра, оставляя отпечатки своих рук на ее коже.
— Это потому, что я никогда этого не делал. Пока не встретил тебя.
Она тает и притягивает мое лицо к своему, целуя меня. Девушки и раньше возбуждали меня. Они заставляли меня кончать. Но ни одна из них не заставляла меня смеяться так, как она.
Когда она отстраняется, то макает палец в синюю краску.
— Закрой глаза, — говорит она мне, и я вздрагиваю.
Те же два слова, что сказала мне моя мать, прежде чем набросилась на меня с ножом.
Рот Ноэль опускается в беспокойстве.
— Что случилось?
— Ничего, красавица. Нарисуй меня.
Ради моей принцессы я закрываю глаза.
Я едва могу дышать, когда чувствую кончик ее пальца, прохладный и нежный, скользящий по моей коже. Через бровь, над веком и останавливаясь на скуле. Когда я открываю глаза, она слегка улыбается мне.
Она нарисовала мой шрам. Заменив мое самое болезненное воспоминание на мягкое, нежное. Любящее.
— Знаешь, я думаю, что с этого момента я буду просто выходить вот так.
Она хихикает и мягко толкает меня вниз, садясь верхом и готовясь к скачке.
Но я притягиваю ее к своему лицу и погружаю язык внутрь нее. Она нависает надо мной, прижимаясь к брезенту и постанывая. Я впиваюсь пальцами в ее попку.
— Сядь, черт возьми.
— Что? — выдыхает она, глядя на меня сверху вниз широко раскрытыми голубыми глазами.
— Перестань держать себя в руках. Сядь мне на лицо. — Я не оставляю ей выбора — я хватаю ее за бедра и притягиваю ее к своему языку. Она издает всхлип. Именно этого я и хотел.
Именно так, принцесса.
Я рисую ее широкими, размашистыми мазками. Рисую на ней своим языком.
— Я не хочу тебя придавить, — говорит она.
— Принцесса, если я задохнусь, я умру счастливым человеком.
Когда ее влага начинает стекать по моей шее, она выдыхает:
— Я хочу кончить на твой член.
Она начинает подниматься с моего лица. Я качаю головой.
— Ты сделаешь это, принцесса. — Я тяну ее обратно вниз, посасывая ее клитор, и она наклоняется вперед, вскрикивая. Я удерживаю ее на месте и вхожу в нее так, словно высасываю из нее душу, пока она не переваливается через край, бедра трясутся, а ее стоны эхом отражаются от стен.
Я не даю ей шанса прийти в себя, прежде чем переворачиваю ее на спину и скольжу в ней, желая почувствовать, как ее киска пульсирует в муках оргазма. Я почти кончаю в нее в ту секунду, когда ее стенки сжимаются вокруг меня снова и снова.
Я вдавливаю ее в бетон, между ней и полом нет ничего, кроме нашего холста.
Ее крики становятся хриплыми, когда я вонзаюсь в нее снова и снова. Она такая красивая, когда ее трахают. Сиськи подпрыгивают, бедра дрожат, рот открыт, глаза закатываются.
— Бо! — визжит она.
Я больше не могу сдерживаться, и мой член дергается, изливаясь внутри нее. Я стону, ее киска заставляет мой разум кружиться.
— Твою мать.
Когда мы переводим дыхание, и она, наконец, садится, мы восхищаемся нашей работой. Наш холст покрыт дикими разводами краски. Это будет лучшая гребаная картина в этом доме.
Она проводит рукой с синими прожилками по моим волосам, намек на беспокойство хмурит ее брови.
— Что мы собираемся сказать всем, когда покинем этот дом и вернемся к нашей нормальной жизни?
— Все просто. Ты влюбилась в меня. — Она ухмыляется и открывает рот, но я продолжаю. — Ты знала, что твои родители никогда бы не позволили своей маленькой принцессе быть с таким чудовищем, как я. Поэтому ты сбежала, чтобы мы могли быть вместе. — Я сажаю ее к себе на колени, целую. — И мы жили долго и счастливо с тех пор.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
КЭССИ
С наступлением темноты Тео отвозит меня домой на своей Ауди с последней пресс-конференции, посвященной исчезновению Ноэль. Полиция официально назвала ван Бюренов фигурантами дела, что привлекло внимание средств массовой информации.
Я предполагаю, что именно это полиция имела в виду, говоря о ком-то близком к Ноэль.
Тео молчит, пресс-конференция и мысли о Ноэль тяжелым грузом давят на него. Вину, которую он испытывает из-за того, что не рассказал правду об их отношениях.
Я не могу вспомнить, когда в последний раз я спала всю ночь. Даже при тусклом освещении в боковом зеркале я могу разглядеть мешки под глазами.
Хотя полиция сосредотачивает свое расследование на ван Бюренах, то, что сказал отец Тео на их званом ужине, с тех пор крутится у меня в голове. Если они начнут присматриваться ко мне и Тео повнимательнее, им не понравится то, что они обнаружат.
Нам нужно найти Ноэль.
Перед нами "Додж Неон" развивает скорость шестьдесят пять миль в час из сорока. Мое сердце подскакивает к горлу.
— Следуй за этой машиной.
— Что? Почему? — Спрашивает Тео.
— Это машина Бо Грейсона.
Брови Тео сходятся на переносице.
— Почему ты хочешь следовать за Бо Грейсоном?
— Давай просто посмотрим, куда он пойдет.
Он присутствовал на поисках Ноэль в кампусе и на мероприятиях. В последние недели в его походке появилась новая развязность. И тело Ноэль не найдено, так что, возможно, она все еще жива. Интуиция подсказывает мне, что это так.
И я думаю, что Бо Грейсон держит ее. Может быть, если я выясню, где он живет, я смогу знать наверняка.
Тео следует за Бо без лишних вопросов. Мы делаем поворот
