— Ах ты, мразь! — говорю я.
— Вот видишь — я прав.
— Что значит прав?
— Если б ты не боялся, что я и вправду сделаю это, то не сказал бы мне «мразь». Но ты не бойся. До тех пор пока ты мой брат, я с тобой. Я обещаю следить за тем, чтобы вас никто не застукал.
— Кого? Где?
— Геральдину и тебя. В овраге. Где вы договорились встретиться.
— Откуда ты взял?
— Когда вы говорили, я тоже был поблизости. Я всегда рядом с тобой, — говорит он и вновь пугает меня своей ужасной тонкогубой улыбкой-оскалом. — И чтобы у тебя не было сомнений, что я говорю все это на полном серьезе, — продолжает он, — знай, что Геральдина твердо рассчитывает еще раз повидать тебя сегодня.
— Откуда ты знаешь?
— Я ей обещал, что ты придешь.
— Ты ей…
— Да. Я. Это чтобы дать тебе кое-что почувствовать. Как и с розой. Пойми наконец, что я не позволю отнять тебя у меня.
— Ханзи, ты ненормальный!
— Конечно. А ты что думал? Я кретин. Я калека. И поэтому мне так необходим ты! Такая, как Геральдина, тоже была бы в самый раз! Но такие не для меня. И вообще мне, такому изуродованному и страшному, век не видать красивой девушки. Но поцелуй от Геральдины я все-таки получил!
— Когда?
— Когда сказал ей, что кое-что знаю о тебе и что ты придешь в овраг. Что тебе придется прийти туда. И тебе-таки придется! Иначе я скажу Геральдине, как зовут женщину, с которой ты встречался у башни.
Стоп, стоп! Ему одиннадцать. Мне двадцать один. Может быть, мне все-таки удастся, коль скоро я всегда был такого высокого мнения о своем интеллекте…
— Ханзи! Если уж ты постоянно шпионишь за мной, то ты, конечно, знаешь, как у меня все случилось с Геральдиной.
— Конечно. Она тебя застукала, когда ты забирал браслет, пошла за тобой в лес и навязалась тебе.
— Вот именно. Но я не люблю ее!
— А разве я говорил, что любишь? Ты любишь другую женщину. Ты любишь госпожу Лорд.
— Я не знаю никакой госпожи Лорд.
— Слушай, Оливер, так у нас дело не пойдет. Меня вообще не интересует, кого ты любишь, а кого нет. Мне безразличны и та, и другая. Я хочу сидеть рядом с тобой в столовой и еще, чтобы ты вел себя как настоящий брат.
— А если я добьюсь у шефа, чтобы тебя посадили рядом со мной, и если я буду тебе настоящим братом, что тогда?
— Тогда я буду держать язык за зубами.
— Честное слово?
— Честное благородное слово.
С этими словами он вытаскивает перочинный нож и делает им на запястье такую глубокую царапину, что из нее выступает кровь.
— Пей!
— Зачем?
— Ты мне поклянешься, что останешься мне братом, а я поклянусь, что я не буду больше за тобой шпионить.
«Мы оба наверняка нарушим свои клятвы», — думаю я про себя. Надо же: великие мира сего делают это на официальных приемах с помощью актов и договоров, а горбун Ханзи делает это с помощью перочинного ножа и нескольких капелек крови.
Он протягивает мне свою ручонку. Я слизываю с нее кровь, при этом мне подступает к горлу мой ужин. Ханзи берет мое правое запястье, делает царапину на коже и тоже слизывает капельки крови.
— Вот так, — говорит Ханзи. — Теперь тот, кто нарушит наш договор, умрет.
Пока, кажется, все.
— Иди в овраг. Геральдина ждет тебя. Клянусь, что не пойду за тобой. Но когда ты вернешься в «Родники», зайди ко мне в комнату, дай мне руку и скажи: «Приятного сна, Ханзи». Скажешь только мне одному.
— Почему?
— Чтобы Рашид не задирал носа. Понял?
— Понял, — говорю я.
Давид и Голиаф. Голиаф и Давид. Я потеряю Верену, я подвергну ее страшной опасности, если не сделаю то, что требует от меня эта маленькая бестия.
А маленькая бестия говорит:
— Что поделать, мне приходиться быть таким, Оливер. У меня первый раз за всю жизнь появился брат. Другого у меня никогда не будет. Я не хочу уступать тебя принцу.
— Так ведь я и остаюсь с тобой.
— Но я же вижу, как он к тебе подкатывается.
Ханзи прижимается ко мне:
— Я так люблю тебя…
— Прекрати. Я не люблю этого.
Он оставляет меня в покое. Он наконец уходит — маленький Ханзи.
16
— На этот раз было еще лучше.
— Да.
— Тебе тоже?
— Да.
— Правда?
— Правда, Геральдина.
— Не ври. Ты наверняка уже много раз испытывал такое. И с той, у которой браслет, тоже.
— Нет!
— А чего ты тогда так волнуешься?
— Потому… потому что с той женщиной у меня вообще ничего никогда не было!
— Но будет!
— Нет!
— Почему же нет?
— Потому что не хочу!
— Врешь. Ты хочешь. Я знаю. Но, может быть, это невозможно. Хорошо, если б так.
Сдержал ли этот проклятый Ханзи свое обещание? Скорее всего что нет. Притаился, наверно, где-нибудь в кустах и глазеет, и глазеет, и слушает, и слушает. Всевышний, угораздило же меня попасть в такой переплет.
В маленький овраг светит зеленая луна, и у всех предметов вокруг причудливые очертания. У наших с Геральдиной силуэтов тоже. Мы сидим рядом на каменной глыбе. Она обняла меня за плечи.
Тепло. Кричат сычи и совы и другие лесные звери. Тело у Геральдины горит. Я чувствую это через платье.
— А знаешь, Оливер, я тебе сказала неправду!
— Когда?
— Сегодня днем. Я сказала, что мне неважно, если ты будешь любить другую женщину. Так вот: это неправда.
— Разумеется, неправда.
— Не задавайся. Я на полном серьезе! Я… я… не вынесу, если ты действительно любишь другую… Если я когда-нибудь узнаю, что ты любишь другую, и кто она…
— Тогда обратись к Ханзи.
— Что?
— К хитроумному Ханзи, который знает все на свете. Между прочим, это он устроил спектакль с розой.
Забавно, что я все еще держу и покручиваю ее в руках — эту красную розу.
— Так это сделал Ханзи?
— Да, — говорю я громко, чтобы он слышал, если находится поблизости, — это сделал Ханзи, твой дружок. И он тебе еще не то отколет, если ты его побыстрее не поставишь на место. А теперь мне пора домой. И тебе тоже.
Она тут же начинает скулить.
