нами не было абсолютно никаких обязательств, способных вызвать напряжение. Все, что нами делалось, делалось потому, что мы так хотели.
Я очень привязался к милым странностям Алисы. Привык к тому, что она постоянно пела: когда убиралась, готовила, когда просыпалась и делала утреннюю гимнастику, когда принимала душ и просто по вечерам, когда ее голова лежала на моих коленях. Иногда, по настроению, я пел вместе с ней. Еще Алиса хорошо готовила. Приходя домой после работы, я быстро привык, что меня ждет вкусный ужин, после чего мы обычно шли искупаться и встретить на набережной закат. Последнее немного слащаво, но в тот момент мне это очень нравилось. Порой мы катались на прогулочном теплоходе до Алупки в одну сторону и до Гурзуфа в другую или отправлялись гулять по дворцовым паркам. Несколько раз по просьбе Алисы мы ездили кататься на лошадях, что было серьезной уступкой с моей стороны. Кстати, она помогла мне немного преодолеть страх перед этими животными, но все же верхом я оставался весьма не уверен. На выходные я обязательно выбирал какой-нибудь интересный фильм, но такой, чтобы он был немного сложный, требующих некоторых усилий для понимания. Я старался подтягивать ее уровень восприятия, и Алиса росла. Она росла и тогда, когда брала из моей библиотеки очередную книгу. Многие книги ее по-настоящему захватывали, и вечерами мы подолгу сидели на балконе и обсуждали их, а затем, утомившись интеллектуальными экзерсисами, переходили к экзерсисам телесным и, преисполненные тихой радостью от полноты прожитого дня, счастливо засыпали.
Я не знал, любовь ли это. О таких глупостях мы с ней не говорили и, по-моему, правильно делали. Так странно, в наших разговорах мы касались сотни сложнейших тем, а о чувствах друг к другу не говорили ни разу, и не потому, что чего-то боялись. Просто это было, видимо, избыточным, ведь болтать о любви — все равно что доказывать, что это и есть то самое чувство, но в нашем случае ничего доказывать было не нужно.
Зато мы часто говорили о моей работе. Алиса была любопытна по своей природе, и загадочные слова «методист» и «методотдел» не давали ей покоя. Она никак не могла оценить полезность этой работы и все цеплялась ко мне:
— Возьмешь меня к себе методистом?
— А ты знаешь, что это такое?
— Это значит знать, что и как нужно делать. Верно?
— Верно.
— Ну так возьмешь?
— Нет, не возьму.
— Почему?
— Потому что ты засохнешь… Это тебе не нужно.
Алиса делала вид, что обижается.
— Ты же не засох, — не унималась она, продолжая меня провоцировать. — Или засох?
— Я — другое дело. У меня иммунитет, и то я уже ни в чем не уверен.
— Хотя бы покажи, где ты работаешь!
И однажды я взял ее с собой во Дворец. Мы договорились, что я представлю Алису коллегам, как соискательницу места в нашем отделе, как стажерку, чтобы она смогла провести весь рабочий день в кабинете и увидеть наконец своими глазами, «что кушает крокодил на обед».
Почти всю первую половину дня Алиса восторженно исследовала Дворец. Ее, конечно, впечатлили коллекция музеев и высокие, под потолок, полки библиотеки, однако больше всего она восхищалась акустическими возможностями дворцовых залов. Представляю, как сложно ей было сдерживать себя, чтобы случайно не запеть.
Как только Алиса показалась в нашем отделе, то сначала Рита, а затем Таня явно озадачились, где они могли ее видеть. Кайсина в итоге вспомнила, что видела Алису вместе со мной на набережной.
— Да, я сейчас в отпуске, уже почти месяц отдыхаю в Ялте, — не вдаваясь в детали, ответила Алиса.
Она очень быстро нашла общий язык и с Ритой, и Таней, и подсаживалась за рабочий стол то к одной, то к другой.
В этот день мы продолжали работать над концепцией развития Дворца, а это значит, что обсуждались самые разные идеи, в том числе смешные и невероятные. Всю троицу настолько захватил процесс придумывания, что Агареву пришлось даже пару раз цыкнуть на них. В конце концов мне пришлось вмешаться — призвать не мешать другим. На самом деле мне было очень приятно, что Алиса так быстро сошлась с Ритой и Таней, и я даже подумал: «А почему бы и нет?..», имея в виду перспективу ее устройства к нам. Но к окончанию рабочего дня я уже не задавался этим вопросом, потому что Алиса успела перебаламутить весь отдел. Своими непосредственными рассуждениями о том, что тактично, а что бестактно, она довела до белого каления Максима Петровича, на Зину она случайно опрокинула стакан с водой, ринувшись посмотреть на рыбок, чуть не выпустила из клетки Лимочника и как-то неловко пошутила про Петины уши, за что парень дулся на нее весь остаток дня.
— Теперь ты поняла, в чем суть работы методиста? — спросил я дома у Алисы.
— Вот теперь я все поняла. И ты знаешь, это довольно увлекательно.
— Ну-ну.
Кажется, Алиса поняла не только про работу методиста, но и что-то про меня тоже, а может, просто время пришло. Так или иначе, вскоре наши жизненные пути ушли обратно в те полупроявленные хороводы на обратной, изнаночной стороне жизни.
Все свернулось очень быстро, так же быстро, как и начиналось. Однажды утром Алиса невозмутимо сообщила, что на следующий день уезжает, потому что в понедельник ей нужно выходить на работу.
— Вот и все, — сказал я, допивая чай.
Для меня это прозвучало полной неожиданностью, ведь она всегда уходила от подобных тем, и я уже начинал думать, что скоро мы подыщем ей здесь работу, очень даже возможно, что во Дворце, и продолжим жить вместе. Меня по-настоящему ранило это известие. Я не подозревал, что Алиса может быть такой холодной и даже жестокой, а это было жестоко — говорить так, как предупреждает авиакомпания, присылая на телефон напоминание о рейсе за сутки до вылета. Обиженный, я не разговаривал с ней весь тот день, а она и не собиралась объясняться, полностью уйдя в приготовления к отъезду. Только вечером, после ужина, прошедшего в полном молчании, когда Алиса принялась убирать со стола, я взял ее за руку.
— Мы не должны так расставаться, — сказал я и обнял ее.
Она прижалась ко мне. Я чувствовал, как мое плечо стало влажным от ее слез. Конечно, я тотчас простил ее — и даже принял это ее внезапное, как мне казалось, решение.
— Понимаешь, я не хотела говорить об отъезде, — объясняла Алиса. — Ведь нам было так хорошо, а весь прочий мир был далеко. А уехать все равно я
