для маньяка это не возраст, и обязательно кого-то убьет. Но его злодеяниями уже будет заниматься молодое поколение сыщиков, а не мы.
— Он вряд ли после освобождения вернется в Энск, тут его сразу убьют, — предположил Смирный. — Слишком велико людское горе, и его трудно вычеркнуть из памяти народа.
— Разумеется, не вернется сюда, — согласился сыщик со своим другом. — Но, Василич, я даю клятву, что пока он не сдохнет, буду его преследовать, где бы он ни был. Я не дам ему жить спокойно и строить планы на убийства детей.
— Слава, через восемнадцать лет мы будем уже на пенсии, если, конечно, доживем до этого.
— Ничего, доживем. Я и на пенсии буду воевать с ним.
— Интересно, как себя чувствует Ягелев? — задался вопросом Смирный. — Его мучает угрызение совести, что только «благодаря» ему, убийца не получил пожизненного срока?
— А пошел он! — сердито махнул рукой Овсянников. — Совесть и Ягелев несовместимы!
В колонии маньяк соблюдал тихий образ жизни, никуда не лез, вел себя более чем скромно, стал сотрудничать с администрацией. За прилежное поведение и кроткий нрав его назначили заведующим столовой.
Он нисколько не раскаялся в содеянном и ни разу не сожалел о том, что отправил на тот свет столько много невинных душ. Долгими вечерами, полеживая на кровати, он в греховных мечтах смаковал ранее совершенные злодеяния, получая от этого истинное телесное и душевное удовлетворение. Заглатывая смрадную слюну, маньяк в голове рисовал сладострастные кровавые планы, которые он осуществит после освобождения. Если следовать теории некоторых светил медицины, утверждающих, что у серийных маньяков-убийц наличествует дефицит серого вещества в мозгу, отвечающее за доброту и человечность, то смело можно сказать, что у Барагозова этого вещества не было и в помине.
Так пролетело восемнадцать лет. Два года назад остановилось сердце Смирного — настоящего милиционера, за всю свою службу не заставившего кого-либо усомниться в своей порядочности и честности. За несколько дней до смерти он зашел к Овсянникову и передал папку с бумагами:
— Слава, тут документы относительно убийства Вожжиной и Сатаровой, которые я копил всю жизнь. Возьми их себе, может быть, они тебе понадобятся.
— А сам-то ты куда собрался? — засмеялся Овсянников. — Хранил бы их у себя.
— На всякий случай, — усмехнулся он, — что-то сердечко пошаливает.
— Ты прекрати говорить такие вещи, — укорил друга сыщик. — Тебя пытались убить — не убили, а теперь от какого-то сердца хочешь умереть? Помнишь разговор с прокурором области?
Смирный болезненно улыбнулся и кивнул головой.
Это было лет пять назад, когда Смирный исполнял обязанности начальника Энской милиции. В это время в город приехал прокурор области, грузный мужчина пятидесяти лет, весельчак и не дурак выпить, который потребовал организовать баню. Не любитель таких мероприятий, Смирному пришлось договориться с газовиками, и те предоставили ему самую лучшую в городе сауну. Во время обильных возлияний, глядя налившимися кровью глазами на Смирного, прокурор разоткровенничался:
— А знаешь, Коля, тебя же чуть не грохнули.
— И кто же? — улыбнулся оперативник, мало веря в серьезность заявления. — Меня многие хотят грохнуть.
— Демченко, Исхахов, Сергеев… И кто еще там? — призадумался прокурор. — Ах да, Калюжный, этот сукин сын!
— Об этом я знаю, — махнул рукой Смирный. — Стреляли в окно, хотели просто попугать.
— Сначала попугали, а потом хотели конкретно кончить. Я случайно узнал об этом и предупредил кого надо — если что-то случится с тобой, я пойду до конца и всех посажу. Испугались.
— Значит, мне следует вас поблагодарить? — с улыбкой спросил Смирный.
— Не стоит благодарности! — широко махнул рукой прокурор и приказал: — Наливай по полной!
Смирный и Овсянников так и не поняли тогда, шутил ли око государево или говорил правду. Без сомнения можно было утверждать одно — прокурор знал всех участников убийства Вожжиной и Сатаровой, но по какой-то причине не дал хода расследованию.
Когда не стало друга, Овсянников внимательно изучил документы и, немного подумав, отправил их в Генеральную прокуратуру, но ответа так и не получил. На какой стадии затерялись эти бумаги, сыщику было невдомек.
Овсянников, будучи на пенсии, предался своему любимому занятию — охоте и рыбалке. Когда наступали грибные годы, его душа была не на месте, он с тревогой ожидал появления другого, наподобие Барагозова, убийцы. Он не сбрасывал со счетов давний разговор с патологоанатомом о влиянии солнечной активности как фактор, стимулирующий маньяков к совершению чудовищных преступлений. Сыщик уже восемнадцать лет, как перестал собирать грибы — они ассоциировались у него со смертью и кровью.
Однажды в газете «Энские зори» вышла статья корреспондента Клименко Юлии Евгеньевны, уже постаревшей, но такой же бойкой и живой женщины, бравшей когда-то интервью у полковника Ягелева. Пугающее заглавие статьи привлекло внимание Овсянникова, которому газета досталась совершенно бесплатно от торговца овощами:
«Прячьте детей! Маньяк на свободе!
Редакции стало известно, что на днях освободился из мест лишения свободы Барагозов Анатолий Алексеевич, который был осужден в тысяча девятьсот девяносто восьмом году за убийство нескольких детей. Теперь никто в Энске не может жить спокойно, маньяк уже следит за вашими детьми и готовит очередные кровавые дела!»
Внизу этой публикации была запечатлена фотография совсем другого человека.
Недоуменный Овсянников зашел в редакцию и, встретившись с Клименко, спросил:
— Вы про кого написали?
— Про маньяка, — ответила женщина. — Про Барагозова этого.
— Так вы же написали совсем про другого человека, — огорошил ее сыщик. — Маньяка зовут Андрей Иванович, в газете напечатана фотография другого человека.
— Серьезно?! — схватилась за голову корреспондент. — Я выдернула эту фотографию из интернета, и данные человека взяла оттуда же! Ой, что сейчас будет?!
— Молитесь богу, но на всякий случай готовьтесь к суду, — усмехнулся Овсянников. — Вы оклеветали порядочного человека, однофамильца Барагозова. А маньяк никогда не вернется в Энск, тут ему не жить.
— А куда он поедет? — поинтересовалась Клименко.
— Это еще предстоит установить. А у вас точные данные, что он освободился?
— Информация точная, он освободился три дня назад, об этом мне сообщил сотрудник колонии, — оживилась женщина. — Как установите, куда он выехал, сможете дать мне интервью? Интересная статейка выйдет!
— Нет уж, с меня хватит! — резко бросил сыщик, покидая редакцию.
Наутро Овсянников позвонил знакомому уиновцу* (работник пенитенциарной системы) и узнал, что маньяк выехал к своей дочери Михалевой Ксении Андреевне в село Гляделово Алтайского края.
«Неужели Ксения простила его? — думал сыщик об отношениях отца и дочери, которые трудно было называть семейными. — Неужели она примет к себе отца-изверга?»
С этими мыслями он набрал номер телефона администрации села Гляделово. Трубку, судя по голосу, подняла молодая женщина, которая оказалась главой этого сельского поселения.
— Анфиса Мироновна Слива, — преставилась она. — Михалева
