Врач задерживает на мне взгляд на секунду, но потом, видимо, решает не проявлять юридическую педантичность.
— Операция прошла успешно. Было внутреннее кровотечение, потеря ощутимая, но сейчас ему переливают компоненты. Отходит от наркоза, минут через двадцать можно к нему в палату, но не все сразу.
— Спасибо! — всхлипывает мать Егора. — Я так хочу увидеть его.
— Думаю, будет лучше, если к нему первой пойдёт Юля, — говорит отец Егора, и у меня в груди разливается горячая признательность к нему. — А мы сможем пообщаться завтра, когда он окрепнет.
Мама Егора поджимает губы и уже хочет возразить, но отец останавливает её взглядом. Я понимаю, что он её ребёнок, но поделать с собой ничего не могу. Пусть буду эгоистка, но я так отчаянно хочу увидеть его.
— Спасибо, — тихо благодарю, а потом смотрю на доктора. — Куда мне пройти?
— Медсестра спустится за вами.
Врач уходит, а я опираюсь спиной на стену и откидываю затылок. Хочется выдохнуть, но я не смогу, пока не увижу его. Пока не прижмусь губами к его тёплым губам, поймав на них дыхание.
Через десять минут к нам спускается медсестра и протягивает мне запечатанный пакет с одноразовой одеждой.
— Наденьте бахилы и халат и следуйте за мной.
Быстро распаковываю пакетик, натягиваю тонкий нетканный халатик, бахилы и спешу за уже пустившейся скорым шагом по коридору медсестрой.
Волнение отдаёт покалыванием в кончиках пальцев, непрошенные слёзы щекочут в носу. Не верится во всё происходящее. Мы ведь сейчас должны были таскать коробки с моими вещами из машины в Егора квартиру, а потом, уставшие, перекусить, принять вместе душ и увалиться спать. Или не спать. Точнее, не сразу, но уж точно он не должен был цепляться за жизнь на операционном столе, а я умирать от ужаса в больничном коридоре.
Но в данный момент, спешно следуя к нему за медсестрой, я почти испытываю радость. Потому что всё обошлось, потому что он жив, и доктор принёс хорошие новости.
— Осторожно, он только начал приходить в себя, — предупреждает меня другая медсестра, вышедшая из его палаты. — Не удивляйтесь, после наркоза может говорить бредовые вещи. Это нормально. Сознание может путаться, речь тоже.
— Поняла, — замираю в дверях.
Он лежит на постели, рядом чёрный монитор зелёной ниткой отсчитывает биение сердца. Капельницы, трубки, лекарства вокруг.
Я закусываю губы, пытаясь сдержать всхлип и проморгать влагу в глазах. Делаю выдох и медленно иду к нему.
Бледный, с тёмными кругами под глазами, от лежит на постели. Глаза прикрыты. Загорелые плечи обнажены, простыня натянута до середины груди. Такой сильный и такой сейчас уязвимый.
— Ну чего застыла, Конфета? — вздрагиваю от приглушённого голоса. — Живой. Или непохоже?
И шутить ещё умудряется. Такой вот он — мой Вертинский.
— Конечно живой, — мой голос хрипит ещё сильнее. — Попробовал бы…
Договорить уже не получается. Вертинский переворачивает ладонь и протягивает ко мне, я хватаюсь за неё, поздно опомнившись, что у него на тыльной стороне вставлен катетер, и ему, наверное, больно.
А потом не выдерживаю, присаживаюсь на край его кровати, утыкаюсь лбом в плечо и даю волю слезам. Без рыданий, но всхлипы сдержать не получается.
— Дурочка, — говорит ласково, сжимая мои пальцы.
Так и сидим. Долго. Я — уткнувшись носом в его грудь, он — сначала нежно поглаживает меня по волосам, но потом, кажется, периодически дремает. Ему ещё тяжело, наркоз ведь не шутки, да и куча обезболивающих.
Больничная кровать широкая, и я скидываю кроссовки и забираюсь у нему, устроившись с краю. Тоже прикрываю глаза, но не сплю.
Медсестра, что приходит сменить капельницу, качает головой, но ничего не говорит. Меняет лекарство и уходит, но через пять минут возвращается ещё с одним одеялом. Она тихонько мне сообщает, что врач разрешил мне остаться на ночь, но только при условии, что я спущусь в буфет, пока он не закрылся, и поем.
Я соглашаюсь и, поцеловав спящего Егора аккуратно в щёку, выхожу из палаты.
Сначала хочу купить еду навынос, но потом понимаю, что перед Егором есть не стоит. Ему ведь нельзя сейчас. Заказываю картофельное пюре с тефтелей и компот, быстро ем и спешу обратно. Даже эти пятнадцать минут кажутся мне невероятно долгими.
Когда возвращаюсь в палату, застаю Егора неспящим. Он пытается дотянуться до бутылки с водой и морщится.
— Сейчас, — тороплюсь подать ему. — Врач разрешил мне остаться на ночь, но поставил условие, что я должна поесть.
— Правильно сделал, — соглашается мой Вертинский и делает пару глотков из бутылки. — Иди сюда.
Присаживаюсь на кровать к нему, заметив, что он чем-то озабочен.
— Юль, — Егор сглатывает и немного прокашливается. — Я люблю тебя.
Он уже говорил, да. И вот вроде бы я сейчас привела чувства немного в порядок. Но в его тоне сквозит такая интонация, что сердце у меня враз начинает грохотать. Щемяще так, будто если он не произнесёт эти слова, планета остановится. И смотрит пронзительно.
Он ведь тоже испугался. Да, мой Егор большой и сильный, очень смелый, твёрдый как скала, но он человек. С чувствами и эмоциями. И ему тоже стало страшно, это нормально. Он ведь, возможно, мысленно уже и с жизнью попрощался.
— Она сумасшедшая, — закрываю лицо ладонями. — Боже, она действительно сумасшедшая. Ей место в психушке, а лучше в тюрьме.
— Забей, — отнимает мою ладонь своей. — Потом с ней разберёмся. Лекс написал, что этим занимается полиция. Розе нужна помощь специалистов, но это не наше дело.
Хочу возразить, сказать, как сильно её ненавижу, выплеснуть, но замолкаю, потому что что-то в его взгляде меня тормозит. Что-то напряженное и вместе с тем волнующее.
— Конфета, я тоже зол на Розу, но по большей части, за то что она сломала мне планы, — на его лице появляется слабая улыбка.
А потом он делает то, от чего я впадаю в ступор. Второй рукой, уже свободной от трубок, вытаскивает из-под одеяла маленькую тёмно-синюю бархатную коробочку.
У меня дыхание останавливается. Грудную клетку парализует, а ладони в тот же миг становятся влажными.
— Юль, — улыбается ещё шире, глядя, как я в шоке подскакиваю с постели на деревянных ногах. — Моя Конфета… выйдешь за меня?
Открывает коробочку и достаёт колечко. Картинка перед глазами у меня расплывается из-за выступивших слёз.
Нельзя так с людьми. Нельзя. Слишком много эмоций в течение лишь одного дня. Разных, слишком сильных и ярких.
— Медсестра сказала, что ты можешь нести бред после наркоза, — всхлипываю.
— Прости, на колено сейчас встать не могу, а ждать терпения нет, — поднимает брови. Ждёт ответа. Неужели не знает его? — И бред бы я не запланировал, — поворачивает колечко в пальцах.
