от Артура?
– В прошлом месяце.
– Почему я об этом не знаю?
– Вы не захотели читать. Вы были слишком расстроены и …
– Твой человек присматривает за ним? Мальчишка получает надлежащее образование?
– Да. Конечно. Мой человек всегда рядом, жизнь за него отдаст, если потребуется.
– Я хочу, чтобы Артура привезли сюда.
– Да, ваш сын стал взрослым. Ему уже исполнилось двадцать два.
Олег метнул на Назара яростный взгляд.
– Не мой сын, а Артур Лебедев. Даже у стен есть уши, Назар. Следи за своим языком! – зашипел на своего преданного помощника, – Сними для Артура квартиру, проследи, чтобы он поступил в ВУЗ и начни обучать его бизнесу!
– Слушаюсь.
– От Оли нет вестей? – спросил и почувствовал, как больно сжалось сердце. Слишком долго без известий от дочери. Он не привык. Она писала ему всегда, а он всегда отвечал. Единственная, кому Лебединский отвечал лично.
– Нет. Огнево занесено снегом. Оттуда еще долго не будет известий.
– Найди человека, который хорошо знает местность, и отправь в Огнево. Я хочу знать, что с ней все в порядке.
Глава 22
– Садись за стол, птичка. Поешь с нами, – кивнул на место рядом с собой.
– Я не голодна.
В глазах слезы блестят, и подбородок подрагивает. Как же мне хочется, чтобы она хотя бы раз сказала мне, что-то без ненависти и холода. Безо льда.
Схватив за руку, насильно усадил рядом.
– Не позволю. Я хочу, чтобы ты со мной ела. Эй ты, принеси моей жене столовые приборы и бокал вина.
Возле Оли поставили бокал и столовые приборы, но она продолжала смотреть впереди себя, даже не прикасаясь к еде. Я кивнул слуге и тот наполнил ее тарелку блюдами, которые выбрал я сам.
– А я думал ты женишься на Лиле Озерской. Разве ее отец не обещал тебе ее руку взамен на инвестиции?
– Я передумал.
– Ты выбрал себе другую славянку, да, баро? Говорят славянки не выдерживают нашего цыганского темперамента.
– Выдерживают. Славянки намного выносливей, чем кажется на первый взгляд.
Посмотрел на свою жену, а та опять сжала челюсти, проворачивая нож в тонких пальцах.
– Красный тебе к лицу, птичка. Определенно, природа не ошиблась, одарив тебя кровавыми волосами. Это твой цвет.
– Природа никогда не ошибается. Она одарила тебя жутким лицом и жутким нутром, цыган. Удивительная гармония и сочетание.
Я расхохотался. Она даже не представляет, насколько я жуткий. Ей это в голову не приходит. Она видит только то, что я позволяю ей видеть, удерживая зверя под контролем.
– Не природа, птичка. А человек. Человек уродует, если считает, что имеет на это право.
– Значит, кто-то был невероятно справедлив к тебе, – отчеканила она, и я почувствовал, как глаза застилает алой пеленой, а в венах взрывается ненависть…которая всего лишь минуту назад, казалось, склонила голову перед моими воспоминаниями. Ядовитым контрастом, с такой силой, что у меня скрутило все внутренности от едкого желания схватить ее за волосы, заставляя запрокинуть голову, открывая горло и полоснуть по нему тем самым ножом, который она сжимала в тонких пальцах.
– Так же, как и я справедлив к тебе, жена. Отправляйся в спальню и жди меня.
Она резко обернулась и выпалила мне в лицо:
– Никогда не буду тебя ждать, проклятый цыганский ублюдок! Ты никто, чтоб я тебя ждала!
Перехватил за запястье, дергая ее к себе, слыша, как потрескивает моя кожа, глядя в потемневшие зрачки и гримасу отчаянной решимости на лице. Как тогда, когда убиласвященника. Сумасшедшая вздорная сука.
– Будешь ждать. Голая. На моей постели. С раздвинутыми ногами. Давай. Пошла отсюда.
Кивнул своим, чтоб увели сучку, иначе я могу потерять контроль.
– Что такое? Никак не укротишь кобылку?
– Не лезь не в свое дело, Свелий.
Схватил бокал и осушил до дна.
– Не о тебе, а своем баро, скоро могут прийти…эти. И кто знает, что нас ждет.
– Твой баро живее всех живых. А ты не суй свой нос, куда тебя не просят. Заносишься, Савелий. То, что ты рядом, еще не значит, что завтра я не пристрелю тебя или не прирежу.
– Не значит. Для тебя уже многое ничего не значит.
Я резко вогнал нож рядом с его рукой, и он дернулся всем телом, глядя, как рукоять раскачивается из стороны в сторону, отражая в блестящем лезвии его испуганное лицо.
– Запомни, как только перестанет значить, это лезвие войдет в твое горло, как по маслу.
* * *
Встал с кресла и направился в комнату, ощущая, как зверь поднимается во весь рост. Я буквально чувствую ЕЕ запах. Выбил дверь ногой, и она со скрипом задрожала на петлях. Девчонка не обернулась. Стоит возле зеркала, полностью одетая. Смотрит на свое отражение.
В ушах нарастает гул от одного вида ее открытой спины и выпирающих лопаток. Такой контраст тонкого шелка шали и белоснежной кожи. Захлопнул за собой дверь, швырнул бокал с вином в огонь и сделал шаг к ней. Одно ее проклятое «нет», и я убью ее сегодня. Встал сзади, шумно вдыхая запах кожи и волос. Дурманит, пьянит сильнее вина и героина. Потянул шнуровку платья, распуская, стягивая с ее плеч, глядя на нее через зеркало и чувствуя, как простреливает в паху. Больно настолько, что хочется взвыть…но она молчит. Впервые молчит, и похоть начинает реветь взбесившимся зверем.
Потянул за конец шали, завороженно глядя, как алая материя скользит по нежной коже, слегка впиваясь и заставляя девушку распахнуть шире глаза. Смотрит на свое отражение. Не на меня.
– Сочетание красного и белого…крови и смерти.
Платье упало к ее ногам, а я медленно расшнуровал корсет, глядя на обнаженную грудь над ним. На ее тугие соски. Такие зовущие, острые. Отшвырнул корсет в сторону.
Потянул за шаль. Шелк легко соскользнул по ее плечу, задевая сосок. Бирюзовый взгляд потемнел, а я ощутил, как от напряжения начинаю дрожать. Натягивая материю двумя руками, чтобы скользить по ее телу, следя за мурашками на перламутровой коже.
– Чувствительная…отзывчивая и чувствительная, моя девочка. С утра до вечера думал о тебе, жена…
Шаль удавкой тянется по её горлу и между грудями, по животу, между ног и ягодиц по спине наверх, образуя петлю. Ее дыхание учащается, а я держу взгляд. Цепко, сильно, не давая ей уйти из-под контроля, вырваться, ускользнуть.
– Чувствуешь, как тяжело дышать? Когда я смотрю на тебя, мне хочется разодрать себе грудную клетку.
Дернуть шаль вверх, заставляя ее взвиться и запрокинуть голову. Кровавый шелк впивается между стройных ног, а я пожираю ее голодным взглядом и завидую проклятой материи,
