не так: мы видим, напротив, что христианство с первого же века поднимается до верхушки общества и немедленно упрочивается среди самых выдающихся умов. Другие уверяют нас, будто христианство просто-напросто еврейская секта, будто все его нравственное учение заключается в Ветхом Завете, что И. Х. присоединил к этому лишь несколько идей, повсеместно распространенных в его время. Надо признать, что эта последняя точка зрения, как она ни отлична от христианской, вносит нечто такое, что может до некоторой степени удовлетворить, если не положительное христианство, то по крайней мере христианство рассудочное. В самом деле, было ли это простым человеческим действием – придать жизнь, действительность и власть всем этим разрозненным и бессильным истинам, разрушить мир, создать другой, соорудить из всей груды разрозненных идей, разнообразных учений однородное целое, единое стройное всемогущее учение победоносной силы, чреватое бесчисленными последствиями и заключающее в себе основу беспредельного прогресса? И выразить всю совокупность рассеянных в мире нравственных истин на языке, доступном всем сознаниям, и, наконец, сделать осуществимыми Добро и Правду? Удивительное дело! Даже и низведенное до этих ничтожнейших размеров, великое явление христианства еще в такой степени носит на себе печать произвольного действия высшего разума, что не может быть объяснено приемами человеческой логики, какие бы логические измышления при этом ни пускались в ход.
135. Есть три непобедимые вещи: гений, добродетель, рождение.
136. Неудовлетворительность философских методов особенно ясно обнаруживается при этнографическом изучении языков. Разве не очевидно, что ни наблюдение, ни анализ, ни индукция нисколько не участвовали в создании этих великих орудий человеческого разума? Никто не может сказать, при помощи каких приемов народ создал свой язык; но несомненно, что это не был ни один из тех приемов, к которым мы прибегаем при наших логических построениях. Это был лишь синтез с начала до конца. Нельзя себе представить ничего остроумнее, ничего искуснее, ничего глубже различных сочетаний, которые народ применяет на заре своей жизни для выражения тех идей, которые его занимают и которые ему нужно бросить в жизнь, и вместе с тем нет ничего более таинственного. Сверх того язык первобытных людей несомненно явился на свет разом, и это по той простой причине, что без слов нельзя мыслить. Но вот как образовались эти группы, эти семьи наречий, на которые распадается ныне мир, – все это наши философы-лингвисты никогда не смогут объяснить. А именно в глубине этих поразительных явлений заключены самые плодотворные методы человеческого ума, то есть именно те, которые было бы всего важнее изучить.
137. Вы ведь хотите быть счастливыми? Так думайте как можно меньше о собственном благополучии; заботьтесь о чужом; можно биться об заклад, тысяча против одного, что вы достигнете высших пределов счастья, какие только возможны.
138. Как известно, по Канту работа разума сводится к некой постоянной проверке собственных наших восприятий; по его мнению, мы видим только свою собственную сущность: поэтому мы можем воздействовать только на самих себя. Ясно, что человеческий разум никак не мог на этом остановиться, как не мог он несколько позднее довольствоваться и точкой зрения Фихте, в действительности являющейся чрезмерным развитием критической философии. Впрочем, это возвеличивание своего «Я», начатое Кантом и завершенное Фихте, должно было неизбежно ввергнуть человеческий разум в некий ужас и заставить его отшатнуться от необходимости в будущем раз навсегда рассчитывать на одни только свои единичные силы; поневоле человеческому разуму пришлось искать убежища в «абсолютном тождестве» Шеллинга, т. е. искать помощи и содействия в чем-то вне самого себя, в чем-то таком, что не есть он сам. К несчастью, разум обратился к природе, к еще большему несчастью, он, в конце концов, слился с природой. Вот в каком он сейчас положении, несмотря на работу спекулятивной философии, несмотря на все те более или менее тонкие различия, которые она пытается установить. Остается теперь, воспользовавшись все же завоеванием человеческого разума, вернуть его к подножию предвечного. Таково предназначение философии наших дней, и, как нам кажется, она его недурно выполняет, хотя может быть и не отдает себе отчета во всем значении своей работы.
139. Бессильный враг – наш лучший друг; завистливый друг – злейший из наших врагов.
140. Вопрос о человеческих расах стал для нас злободневным с тех пор, как мы принялись создавать для себя новую народность. Точка зрения приверженцев этой идеи весьма любопытна. Вся философия истории сводится у них к физиологической классификации великих семейств человечества; отсюда – всякого рода неожиданные выводы о социальном развитии человечества, движении человеческого ума, о будущем мира. А так как все идеи, как бы они ни были отвлеченны, в наши дни пропитаны некоей материальной актуальностью, те и эти идеи отвечают на известные запросы и вступают отчасти в область политики. К несчастью, вся эта работа совершается вдали от великих очагов цивилизации, откуда появляются плодотворные мысли. Успех этой своеобразной революции в пользу расы, которая выступает до сих пор на мировой арене лишь в пассивных ролях, пока довольно сомнителен. Но как бы то ни было, это интересное и немаловажное явление для дальнейшего хода просвещения, поэтому следует обратить на него внимание основательных умов и постараться его охарактеризовать.
141. Что расы существуют, в этом никто не сомневается; что они внесли во всю совокупность знаний на земной поверхности свои необходимые начала, никто не станет оспаривать; но как только что выяснено, сейчас дело этим не ограничивается; речь идет о том, чтобы узнать, должны ли они сохраниться навсегда; нужно ли стремиться к общему слиянию всех народов или же, напротив, надлежит монголу всегда оставаться монголом, малайцу – малайцем, негру – негром, славянину – славянином? Словом, следует ли идти вперед по пути, начертанному евангелием, которое не знает рас помимо одной человеческой, или же следует обратить человечество вспять, вернуть его к исходной точке, на которой оно стояло в то время, как слово человечность еще не было изобретено, т. е. следует ли вернуться к язычеству? Истина заключается в том, что вся эта философия своей колокольни, которая занята разграничиванием народов на основании френологических и филологических признаков, только питает национальную вражду, создает новые рогатки между странами, она стремится совсем к другому, нежели к созданию из рода человеческого одного народа братьев.
142. Реальное, без сомнения, не есть материальное, потому что всякая истинная мысль становится более или менее реальной вне зависимости от того, воплотилась ли она в материю; но не следует забывать, что совершенно реальное, как таковое, способно материализоваться, потому что совершенная реальность заключает в себе также форму, в которой она должна явиться в свет. Такова, например, любая математическая аксиома, всякая абсолютная истина; так
