тоном, будто это занятие не для уважаемых джентльменов типа него, а для плебеев типа меня.
Да, в пионеры его бы не взяли.
Очень скоро могила была готова, оставалось только переместить в неё труп. Рыжий пёс продолжал ждать возле тела, как Кащей, чахнущий над златом. На меня он уже не ворчал, а вот на доктора косился подозрительно, как старый чекист на потенциального врага народа.
— Ну всё, дружок, твой дозор окончен, беги, — сказал я.
Пёс отошёл на несколько шагов и улёгся снова, то ли не желая расставаться с хозяином, то ли просто выжидая, когда можно будет сожрать подачку. Я взял мертвеца за ноги и поволок в могилу. Можно было бы попросить Раттингтона помочь, но я заранее знал, что это дохлый номер.
Я уложил мертвеца в могилу, выбрался наверх, взглянул на него, понимая, что далеко не каждый стал бы вот так тратить время на похороны посреди прерии. Ему, можно сказать, повезло.
— Не знаю кем ты был, парень, но, надеюсь, хорошим человеком. Вряд ли собака так сторожила бы плохого человека. Покойся с миром, — тихо сказал я.
Пёс вновь заскулил, явно понимая, что происходит, а я принялся забрасывать могилу землёй. Раттингтон сидел под деревом, натянув на лицо свою охотничью кепку.
Из двух палок, валявшихся неподалёку, я соорудил простой крест, увенчавший безымянную могилку. И только после этого пёс позволил себе наброситься на еду. Я дал ему ещё, перекусил немного сам.
— Док, пора ехать, — сказал я. — Вы, кажется, отдохнули.
— Вы даже не присели, мистер Шульц! Это разве привал? — удивился он.
— Так мне он и не требовался, — пожал плечами я.
— Я думал, мы разведём костёр, сварим себе чего-нибудь на обед… — пробормотал он.
— Потом приляжем покемарить, а обед плавно перейдёт в ужин? — насмешливо спросил я. — Даже интересно, как вы путешествовали раньше, док.
— Так далеко на запад я ещё не забирался, — сказал он.
— На что только не пойдёшь ради науки, — не скрывая сарказма, произнёс я, но доктор сарказма не понял.
— Совершенно верно, мистер Шульц, — сказал он.
Мы снова забрались в сёдла и поехали на запад. Пёс после некоторых раздумий побежал следом за нами.
— Глядите, псина эта ещё увязалась, — сказал доктор. — Зря вы ей дали еды, теперь она не отвяжется.
— Пёс! Беги домой! — я крикнул и махнул рукой в сторону Санта-Фе. — Кыш! Иди домой, мальчик!
Само собой, он меня не послушался. Продолжил бежать как ни в чём не бывало, стараясь держаться подальше от конских копыт. Прогонять его бесполезно, я понял.
— Надо было его там привязать, — сказал доктор.
— Вот взяли бы и привязали, — хмыкнул я.
— Он же меня не подпустит к себе, — удивился Раттингтон.
— Ну, значит, и всё, — отрезал я.
Путешествовать в компании доктора Раттингтона оказалось гораздо более утомительно, чем я предполагал изначально, он болтал не замолкая, реагировал на любой внешний раздражитель и изменение пейзажа, которое мог уловить подслеповатыми глазами, комментировал всё происходящее вокруг и неизменно сводил всё к френологии, измерению черепов и оголтелому, махровому расизму. Сколько бы я не пытался заставить его умолкнуть, ничего не помогало. Оставались только физическое воздействие и кляп, но я решил эти методы пока приберечь на крайний случай, если станет совсем невмоготу.
— Док, а вы не боитесь, что индейцы снимут с вас скальп, а вашу голову высушат и поставят в хижине вождя? — спросил я, когда мы расположились на ночлег.
Всё равно заняться было нечем, пока я разводил костёр и разогревал себе ужин.
— А почему это я должен бояться? — фыркнул Раттингтон.
— Ну, ваши речи… Уверен, индейцам они не понравятся, — сказал я. — Они гордецы, каких ещё поискать.
— Это апачи и команчи — гордецы, — уверенно заявил доктор. — А навахо — оседлое племя. Они не такие, как их соседи. Это я и намерен выяснить на практике. Бьюсь об заклад, их черепа отличаются от черепов апачей точно так же, как и от наших с вами, мистер Шульц.
— Ну, могу только пожелать вам удачи, — хмыкнул я. — Она вам понадобится.
Мы уже забрались далеко в дикие земли. Формально их контролировала армия США, но на практике войска сидели в фортах, и летучие отряды индейцев без проблем могли шастать туда-сюда, грабя и сжигая приграничные фермы. Собственно, один из таких малых отрядов я уже встречал. И другие отряды, подобные им, запросто могли доставить нам целую кучу проблем.
Поэтому-то я и спешил к резервации, надеясь там избавиться от надоедливого учёного и заняться наконец своими делами. А ещё я заставил его ехать практически до самой темноты, чтобы проделать как можно больший путь не под палящим солнцем, а в вечерней прохладе, и утром намеревался сделать то же самое. Путешествие со мной ему явно не понравится.
Пёс так и крутился поблизости, и я в итоге сжалился, угостив его ещё одним куском мяса. Кудлатый рыжий хвост тут же замельтешил от радости, но приближаться он всё ещё побаивался, а на Раттинтона так и продолжал рычать. Спать он улёгся тоже неподалёку от нас. Мне это было только на руку, если ночью вдруг он почует опасность, то обязательно нас разбудит своим лаем. Можно не дежурить и не сидеть в карауле, достаточно положить винчестер рядом с собой. Это изрядно облегчало мне жизнь.
Я нарёк его Бродягой. Собственно, таковым он и был, вид у него именно такой, диковатый, разбойный. Беспородный лохматый рыжий кабыздох, но зато не обделённый интеллектом. Достаточно мелкий, чтобы можно было его прокормить, и достаточно большой, чтобы представлять угрозу. В самый раз. И если уж он решил сам к нашему каравану присоединиться, то пускай будет.
Спустя три дня пути, показавшихся мне вечностью, мы наконец приблизились к границам индейской резервации. Это было понятно хотя бы по тому, что прерии снова превращались в безжизненную раскалённую пустыню из валунов, золы, сухих жёлто-коричневых колючек, красно-коричневых скал, бэдлендов, оврагов и всего тому подобного, где под каждым камнем лежит скорпион или гремучая змея, а каждый шаг конских копыт вздымал в воздух целые тучи мелкой пыли. Пришлось повязать на лица платки, будто мы собирались грабить поезд, а не просто войти на индейскую территорию.
Живописными эти места были только на киноплёнке. В жизни всё
