подавленном состоянии. Сейчас ей требуется реабилитация, психотерапия. Решение сменить место жительства оправдано многими факторами, но в первую очередь, психическим состоянием Ярины.
— У неё разве была виза? — для чего-то спросил Марков.
— В некоторых, исключительных случаях, американское посольство идёт нам навстречу.
Действительно, можно было не задавать глупый вопрос. Ярина — лучшая подруга сына самого Грегора. Помощь девочке, которая называет второго по влиятельности человека страны «дядя Игнат», — исключительный случай, чрезвычайный настолько, что частный самолёт всего с двумя пассажирами на борту пересёк Атлантику, чтобы приземлиться на берегу Тихого океана.
— Выздоравливайте, Герман Олегович, — сказал Грегор, заметив, что цвет лица собеседника становится бледнее с каждой минутой неприятного разговора. — Повторюсь, вам не о чем беспокоиться. Недоразумения с прессой мы уладили, проведены соответствующие беседы, некоторые, особенно агрессивные журналисты, привлечены к ответственности. Специальные службы провели работу, следов происшествия практически не осталось. Двадцать четвёртая статья Конституции охраняет право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту чести и доброго имени. И вот ещё… — Игнат Сергеевич раскрыл папку, которую всё время разговора держал на коленях. — Скорей всего, Ярине будет важно забрать это, как бы то ни было — речь о её родной матери. — Он положил на край кровати смятые тетрадные листы, исписанные рваным почерком. — Дневник матери Ярины.
— Как он оказался у вас?
— К тому времени, как мы попросили об одолжении соответствующие органы, и они пошли нам навстречу, Ярина уже была в США. Дневник вынужден был забрать я. Думаю, Ярине и вам он нужнее. Не беспокойтесь, копий, как физических, так и цифровых больше не существует.
Герман ничуть не сомневался, что копий действительно не осталось. Никому не нужны проблемы ради хайпа, который ненадолго увеличит охват страниц, зато гарантируемо обеспечит долгие проблемы с властными структурами.
— После кончины родственницы Ярины, как и положено по регламенту, позвонили Нине Александровне, как контактному лицу, с предложением забрать личные вещи покойной. Нина Александровна попросила прислать все курьером, решив, что Ярине будет важно оставить что-то на память о прабабушке. Санитарка, собирающая вещи, не поленилась снять копии с дневника, планируя продать полученную информацию. В своё время появление наследницы Дмитрия Глубокого получило резонанс, так что… санитарка не ошиблась. Сумму, правда, получила незначительную, а вот последующий шум, к сожалению, произвёл эффект взорвавшейся бомбы для Нины Александровны. Санитарку уволили, она понесёт заслуженное наказание, боюсь только, вам от этого легче не станет.
— Вряд ли, — согласился Герман.
— Ещё раз, поправляйтесь. Завтра к вам придёт управляющий от моего имени, думаю, рабочие вопросы вам удобней решать с ним. До свидания.
— До свидания, — кивнул Герман. — И спасибо.
— Не за что.
Действительно, было бы за что…
Всю ночь Марков перебирал чужой дневник, становясь невольным свидетелем жизни посторонней женщины, её отношений с ненавистными родственниками, удерживающими от опрометчивых поступков, несправедливым миром, заставляющим жить по своим законам. С Дмитрием Глубоким, которому, не стесняясь, угрожала, шантажировала, а когда поняла всю бесперспективность своего положения, продолжала купаться в собственной ненависти, жажде мести за погубленную жизнь.
Мотивы поступков Дмитрия, кажется, становились ясны, как белый день. Родная кровь — всего лишь образное выражение, часто ровным счётом ничего не значащее. Дмитрий предпочитал не видеть своего ребёнка, лишь изредка интересовался жизнью, здоровьем, благополучием девочки, отделываясь незначительными для себя суммами, которые отправлял на имя родственников Марийки. Основная его забота была — не дать Марийке испортить жизнь семье, которую он считал родной: жене и сыну.
Он признал Ярину лишь тогда, когда стало ясно: Марийка уже вряд ли сможет навредить ему, а его отцовство доказать будет несложно любому, самому заштатному адвокату. Сыграл на опережение. Приехал ненадолго в городок, где жила его дочь. Ярина, если и видела Дмитрия в те дни, не придала встрече значения. Родственники же, в первую очередь бабушка, скрывали от двенадцатилетней девочки появление отца.
А вот сам отец понимал: в случае его внезапной смерти, кровный несовершеннолетний ребёнок, даже исключённый из завещания, будет иметь права на часть всего его имущества, начиная с недвижимости, заканчивая бизнесом — делом всей жизни. Но даже часть бизнеса он точно не собирался оставлять дочери проходимки, которой пришло в голову, что её обеспеченность важнее благополучия Дмитрия Глубокого и его семьи. Любое завещание оспаривается в случае, если нарушены права несовершеннолетнего. На что пойдут родственники Ярины, какие требования предъявят впоследствии, что натворят с полученной частью его дела, Дмитрий знать не мог. Решил заранее удовлетворить алчность семьи Марийки, завещав Ярине дома и деньги, защитив тем самым право Германа наследовать бизнес, а саму Ярину — от гнева Германа. Ярина получит половину его имущества — оспаривать завещание, защищая права несовершеннолетней, повода ни у кого не будет. Но и бизнеса чужие руки не коснутся.
Что дальше собирался сделать Дмитрий — неизвестно. Откупиться от дочери деньгами? Дать путёвку в жизнь или отмахнуться, видя в ней лишь продолжение третьесортной индивидуалки, решившей отхватить куш пожирнее? Очевидно одно — умирать через пару лет после написания завещания Дмитрий Глубокий не собирался, он планировал жить долго, счастливо и умереть в один день со своей женой в доме с видом на Тихий океан.
Больше Германа интересовало, что двигало Яриной, когда она прижималась к нему ночами, шептала слова о любви, взрывалась в искромётных оргазмах.
Любовь, как говорила она?
Жажда мести, как решила Нина?
Желание стать нужной, получить толику тепла, как считал Герман?
Имел ли право Герман переступать неписаные законы?
Наступать на горло собственным сомнениям, плевать на собственную совесть, идти на поводу собственной любви?
Поддаваться наваждению по имени Ярина.
Солнечному наваждению.
Глава 23
Герман открыл глаза, чувствуя каждой клеткой организма, что не выспался. Потянулся, дёрнул ногой, столкнул с кровати виновника недосыпа. Рыжий комок свалился на пол, отпружинил, кажется, ещё до того, как приземлился, и в тот же миг оказался на подушке, уставившись зелёными глазами на Германа. Вот-вот распахнёт пасть с громогласным: мяа-а-а-у!
— Вали. — Герман в раздражении снова сбросил кота, проследил взглядом, как тот вальяжно потянулся, недовольно дёрнул хвостом и, не оборачиваясь, вышел за дверь.
Кто бы мог подумать, что из тощего, блохастого, с воспалёнными глазами, полудохлого котёнка вырастет такой монстр. Впрочем, пока ещё не вырос. Страшно представить, каким станет чудовище по имени Лев через год.
О несчастной животине Герман вспомнил в тот день, когда вышел из больницы. Почему? Зачем? Сам не знал. Не думал о рыжем комке до того дня, не вспомнил ни разу, а в тот день поехал в ветеринарную клинику и забрал. Занимал котёнок
