чем с утра до вечера сидеть здесь как сыч и лезть на стенку. И Настя хороша со своими неотложными делами, пока дождешься ее — вовсе башню снесет.
…Алексей вдруг замер на месте, пораженный внезапной догадкой. Нет, не может быть. Женя в его сне… она была похожа на Настю, ей-богу, похожа: те же правильные, точные черты лица, та же чуть заметная скуластость, волосы, темные с блеском, неуловимо-загадочный взгляд. Даже голос одинаковый…
Да нет, ерунда! Всё ведь наоборот. Это не Женя похожа на Настю, а та напоминает ему бывшую жену. И как он раньше не замечал? Или… замечал, да только не хотел признаваться в этом, сам себе мозги дурил?
С того самого момента, как она вылетела из-за стены ему навстречу и остановилась, ни жива ни мертва — тогда-то и мелькнуло в мозгу: вылитая Женька. Та, какой она была, когда они вместе ездили в Питер, тогда еще Ленинград. Потихоньку удрали из дому сразу после школьных выпускных экзаменов, взяли билеты в общий вагон и всю дорогу лопали мороженое, глазели в окно и смеялись как сумасшедшие, да так, что другие пассажиры недовольно переглядывались и делали им замечания.
Сколько ж им тогда было? Обоим по семнадцать, позади осталась десятилетка, впереди были вступительные. Женька собиралась в медицинский, Алексей в ВОКУ — Высшее общевойсковое командное училище.
Женька была красавица и прекрасно это знала. Скалила в улыбке белые зубки, запрокидывала голову, заливисто хохотала, встряхивая волосами. Можно было бы — Алексей прямо со школьной скамьи потащил бы ее в ЗАГС — пока согласна, не передумала, не завертела очередной безумный роман. Но будущим курсантам это не рекомендовалось.
Они гуляли по ночному городу. Белые ночи уже миновали, но полной темноты всё равно не было — в полусумраке легко угадывались очертания зданий, мостов, фонарей, причудливые узоры чугунных решеток.
Он остановился, удержал ее за руку, наклонился к самому уху:
— Будешь ждать меня?
Женькины глаза таинственно поблескивали, от Фонтанки бежал прохладный ветерок.
— Сколько? — спросила Женька почему-то также шепотом.
— Четыре года.
Она помолчала, сдвинув брови, будто что-то прикидывала про себя. Подумала немного, затем кивнула.
Тогда он обнял ее, прямо посреди безлюдного, ночного Невского проспекта, и поцеловал. Женькины губы были сладкими, точно она только что ела клубнику.
Она действительно ждала его все четыре года, провожала замуж подруг, а сама держалась со стойкостью, достойной уважения. Выпуск из училища был двадцать третьего июня, а двадцать четвертого они наконец справили долгожданную свадьбу.
За эти годы Женька стала еще красивей, хотя по идее это было уже невозможно. Она, не колеблясь, перевелась на заочное в мединституте и поехала с Алексеем в Нарофоминск — ему дали лейтенанта и направили служить командиром разведвзвода в Кантемировскую танковую дивизию. Жили они в общежитии, но Женька, несмотря на все «прелести» плохо устроенного быта, никогда не роптала. Продолжала оставаться спокойной, выдержанной и все хорошела, хорошела день ото дня.
Так пролетело два года. В один «прекрасный* день Алексея вызвали в политотдел и сообщили, что пришла разнарядка на Афганистан. Из четырех взводных, бывших в роте, один уже прошел Афган, отслужив там срочную, другой успел побывать в Забайкалье, на БАМе и в Средней Азии, а у третьего было четверо детей — в горячие точки таких не посылали.
Четвертым взводным был Алексей. «Ты как командир отличного взвода достоин того, чтобы поехать служить в ограниченный контингент советских войск в Афганистане», — сказал замполит полка. На оформление полагалось два месяца.
Вечером Алексей вернулся домой и долго не решался поговорить с Женей. Она подошла к нему сама, прижалась жарко и тесно, лицо ее сияло, в кошачьих глазах горел странный, загадочный огонек.
На секунду Алексею показалось, что все это просто наваждение: как он может оставить ее одну, уехать туда, где завтрашний день не значит ровным счетом ничего, потому что сегодня тебя могут убить?
Ему вдруг захотелось причинить ей боль, он с силой и яростью стиснул ее плечи и почувствовал, как легко и податливо отзывается молодое, упругое тело.
— Алеша, я хочу тебе сказать…
— Подожди. Сначала я. — Он переборол желание, отодвинул ее от себя, заглянул ей в глаза. — Женя, я написал рапорт. Меня посылают в Афганистан. Скоро, через два месяца.
Она тихонько охнула, привалилась спиной к стене за кроватью. Руки ее сомкнулись на животе.
— Ты будешь ждать? — Он спрашивал снова, как тогда, в сумрачном Ленинграде, но теперь они не были детьми, тайком сбежавшими из дому. Теперь оба стали взрослыми и отлично понимали, что к чему.
— Я… да… — Женя кивнула, закусила губу, качнулась вперед, потом назад.
Алексей провел рукой по ее волосам, ожидая, что она сейчас заплачет, одновременно боясь этого и желая. Но она не заплакала. Ее лицо оставалось неподвижным и спокойным, только жаркий румянец схлынул, уступив место мраморной бледности.
— Алеша, я была у врача. У нас будет ребенок.
…Через девять месяцев родилась Лидушка. Женя прислала ее фотографии — голенькая на столе, в крошечной ванночке с намыленной лысой головкой, в кроватке, орущая во весь свой беззубый рот. Позже Алексеи съездил в отпуск. Дочка уже ползала, пыталась подняться, хватаясь за стенку малюсенькими ручонками. Женя, похудевшая, осунувшаяся, улыбалась, держа в руке бутылочку с молоком.
Тогда, в восемьдесят восьмом, он последний раз видел ее улыбающейся, счастливой…
В феврале восемьдесят девятого война закончилась. Наши войска вышли на территорию Советского союза в районе Кушки. К новому месту назначения Алексей ехал через Москву.
Женя встретила его на вокзале и сразу, в лоб, заявила:
— В Читу не поеду. Подавай рапорт об увольнении оставайся с нами в Москве, ищи другую работу.
Увольняться он не захотел. Пробовал уговорить Женю, но та стояла намертво: ребенок слабенький, часто болеет, увозить его из столицы в глушь — безумие.
Женин отказ был для Алексеем ударом. Через двое суток он уже снова ехал в поезде, стараясь отстраниться от мрачных мыслей о том, что теряет семью, что новое место службы — действительно чертова глушь, что его ребята сейчас далеко, в Прибалтике, а он хоть и получил формально повышение и стал капитаном, по сути, выдворен из десантных войск.
Учебная разведрота, командиром которой назначили Алексея, оказалась совершенно «убитой»: материальная база на нуле, никакой дисциплины. Старый ротный занимался только тем, что хлестал водку.
Кругом царили тоска, уныние и беспросветное пьянство. Бродили «забайкальские негры» — местные буряты, употреблявшие смесь из пива и антистатика, благодаря которой в течение короткого времени наступила необратимая пигментация кожи и человек становился коричневым, как настоящий
