истории культуры, нежели как переходный период, тем более что католические рыцари и прелаты не унаследовали достояние византийской культуры в ее греческом и ирландском вариантах, а просто испепелили его.
Но если так, то Возрождение в Европе следует отнести к той же линии закономерности и последовательности событий, что и крестовые походы, предшествовавшие ему, и колониальные захваты, последовавшие за ним. Да, именно так!
Западноевропейская культура с момента своего возникновения стремилась к расширению. Потомки баронов Карла Великого покорили западных славян, англосаксов, кельтов, вытеснили с Пиренейского полуострова арабов и перенесли войну против мусульман в бассейн Индийского океана. Потомки средневековых бюргеров захватили Америку, Австралию и Южную Африку. Те и другие завоевали Индию, Тропическую Африку, Южную Америку, Полинезию и т. д. Это было расширение в пространстве. А гуманисты?.. Они были движимы тем же стимулом приобретательства. Но их экспансия развивалась во времени. Они задались целью оккупировать прошлое, причем не свое, а чужое. И цели этой они достигли. Плодом их усилий стала Всемирная история на филологической базе — явление, не имеющее аналогов в других культурах, ибо везде, как правило, история — это описание своих собственных предков, т. е. абсолютизированная генеалогия. Но если так, то «китайское Возрождение» должно иметь принципиальные отличия от европейского, а черты сходства следует считать случайным совпадением. Н. И. Конрад держится обратной точки зрения, и для решения этой кардинальной проблемы придется обратиться к истории Восточной Азии.
О Китае
Для начала отметим, что в Восточной Азии расположены две этноландшафтные области: земледельческая — Китай и кочевая — Центральная Азия с Тибетским нагорьем. Несмотря на густую населенность Китая и малочисленность степняков — тюрок и монголов, эти культурные регионы взаимодействовали на равных основаниях на протяжении всего исторического периода. Без учета этой непрекращавшейся борьбы история Азии всегда будет неверно истолкована.
В прошлом веке бытовало, как само собой разумеющееся, мнение о том, что китайская культура стабильна или застойна, а развитие с падениями и взлетами — достояние Западной Европы. Эта концепция — пример аберрации дальности, при которой, например, солнце может показаться меньше пятака. При достаточно подробном изучении китайской истории эта аберрация исчезает, как дым, и становится очевидно, что разрывы традиции и эпохи обскурации на Востоке и Западе проходили единообразно. Дискретность исторического развития отметили два великих историка древности Полибий и Сыма Цянь, и оба предложили объяснения наблюденных явлений исходя из уровня развития науки их времени.[157] Сыма Цянь писал свои «Исторические записки» в I в. до н. э., но уже отметил период, который был для него «античностью», т. е. прошлым с оборванной традицией. Античность для Сыма Цяня — это эпоха трех первых династий: Ся, Инь и Чжоу, за падением Чжоу следовал политический и культурный распад. «Путь трех царств оказался подобным круговороту: он кончился и снова начался».[158] Это, конечно, не значит, что династия Хань буквально повторила древность. Нет, она оказалась явлением вполне самостоятельным, со своими локальными чертами. Единообразна, по мнению Сыма Цяня, была не реальная действительность, а внутренняя закономерность явлений, которую он считал естественным законом истории.
Открытая историком закономерность не только объясняла прошлое, но и позволяла делать прогнозы. Если архаический Китай развалился вследствие неизбежных внутренних ритмов, то и современный Сыма Цяню, а для нас — Древний Китай, т. е. империя Хань, не мог избежать той же судьбы. Конечно, Сыма Цянь не мог предсказать деталей гибели своей страны, но результат должен был быть однозначным. Так оно и получилось. В III в. гражданская война обескровила Китай, а в 312 г. столица Поднебесной империи была взята приступом немногочисленными ополчениями хуннов, вслед за тем подчинившими себе все исконные ханьские земли в бассейне Хуанхэ. Наиболее упорные китайские патриоты бежали на инородческую окраину — в бассейн Янцзы, а агония древнекитайской культуры длилась там еще около 250 лет, т. е. почти вдвое дольше, чем аналогичная агония Рима. А на родине китайского народа все это время свирепствовали кочевники и горцы, хунны, табгачи и кяны (тибетцы).
Новый подъем Китая начался в VI в. Вождь китайских ультрапатриотов полководец Ян Цзянь расправился с потомками выродившихся кочевых принцев и основал династию Суй. Это была «утренняя заря» средневекового Китая, «вечерняя» же наступила в XVII в., когда маньчжуры победили и войска династии Мин, и крестьянские ополчения повстанца Ли Цзычэна. И тогда начался период упадка, который непроницательные европейские ученые сочли постоянным состоянием Китая и окрестили «застоем». Прогноз концепции Сыма Цяня подтвердился.
Однако на Востоке, по сравнению с Западом, была одна особенность, обеспечивавшая относительно большую преемственность культур: иероглифическая письменность. Несмотря на ее недостатки сравнительно с алфавитной, она имеет то преимущество, что семантемы продолжают быть понятны и при смене фонетики развивающегося языка, и при изменении идеологических представлений. Небольшое число китайцев, овладевших грамотой, читали Конфуция и Лао-цзы и чувствовали на себе обаяние их мыслей гораздо больше, чем средневековые монахи, штудировавшие Библию, ибо слова меняют смысл в зависимости: а) от перевода; б) интонации; в) эрудиции читателя и г) от его системы ассоциаций. Иероглифы же однозначны, как математические символы. Поэтому разрывы между культурами внутри Китая были несколько меньше, чем между античной (греко-римской) и средневековой (романо-германской) культурами или между среднеперсидской и арабской, т. е. мусульманской, и т. д.
Это обстоятельство отразилось на истории Китая, как политической, так и идеологической. Особенно важно, что именно эта внешняя черта сходства ввела в заблуждение тех историков, которые постулировали застойность Китая, принимая за нее консервативность иероглифической письменности. На самом деле история Китая развивалась не менее интенсивно, чем история стран Средиземноморского бассейна. Но, чтобы увидеть эту страстную напряженность жизни этносов, возникших и пропадавших на территории Китая, надо оторваться от любования предметами искусства и зигзагами абстрактной мысли и последовательно проследить перипетии тысячелетней войны на рубеже Великой стены с кочевниками Великой степи. Этой теме целиком посвящена наша «Степная трилогия».
XIII. Мысли об этнической истории
Принцип неопределенности в этнологии
Казалось бы, все приведенные выше примеры доказывают правильность культурно-исторической школы, однако в них самих имеется одна деталь, указывающая на правильность и обратной точки зрения. Ведь все разобранные нами «культуры», несмотря на локальные особенности, развивались и гибли настолько единообразно, что здесь нельзя не усмотреть общего диалектического процесса.
Но коль скоро так, то мы не только не решили поставленную задачу, но даже усложнили ее. Неужели опять тупик? Нет, путь вперед есть, и он откроется нам, как только мы обратимся за аналогиями к другим наукам. Начиная с XVII в. в физике дебатировался вопрос
