ради выгоды. Ещё Русь под ханами была, а они ж к себе рыцарского коменданта звали из Ливонии. С ними князю Александру Ярославичу, победителю Невскому, приходилось разбираться, а и у Иоанна Васильевича потом едва рук хватило… А ведь тоже русские. Уж если Русь вся – вот они, окольные да опричные Новгород и Псков, то уж верно – распинать надо…
Однако ж и добрые вести есть. Да нынче и добра без худа не бывает. Вот она, суть собрания нашего, о коей и государь знает, хоть не ведает о самом собрании. К северу-то Замосковье, что Вора в лицо не видало, ныне уж окстилось и прозревает. Волости отпадают от антихриста, государю издали крест целуют. Силу набирают. Глядишь, не хватит у Вора своей силы всех унять. А обратно их к себе привести ему не удастся, раз уж разглядели его. Да только что зрим: пока не рати, а смелые ватаги от воровских полков отбиваются. Сил да плоти ещё немного, да дух уже крепок… И радоваться б, молиться за них… Да посуди сам, князь Иван Михайлович, ватаги-то все, вестимо, из посошных холопов, а не из царских стрельцов да жильцов. Коли они опыт боевой обретут, при огненном бое перестанут со страху на землю падать, а затем в единый ком соберутся да со всем железом, в боях отбитым, до московских стен докатят? Кто ж нам заруку даст, что не разбалуются по пути и своего царька ряженого не притащат? Хуже Болотникова может случиться, коли им в спину на подмогу новгородчи сами свеев купят или даром зазовут. Как в Писании сказано: на место одного беса, коего едва прогнать удалось, семь злейших в выметенную светлицу полезут – и будет последнее хуже первого. Скажешь, всё не так, князь Иван Михайлович?
«Вольно тебе, князь Фёдор, баять, – думал тем временем Воротынский. – Ты нынче всяку беду от себя к лесу передом повернёшь. Коли Вор Москву одолеет, так твой старшой, Филарет, святитель тушинский, печальником за тебя будет, а Москва одолеет – так ты за Филарета словцо молвишь. Род твой Романовский, сам в себе разделившись, сам себя не пожрёт… далёко пойдут твои Романовы».
А отвечать не стал. Примечал, что Мстиславский все тужится, вот ему взором ответ и передал:
– Покуда дух переведу и послушаю умные словеса.
Мстиславский возрадовался, почуяв, что боярскую прю у него в доме избежать возможно. И тотчас словно продолжил речь – то ли начатую Романовым, то ли свою, начатую в отсутствие Воротынского.
– Словом праотцев наших говоря, «Земля наша обильна, да порядка в ней нет». Видать, та же загвоздка в тот век случилась: восстал род на род, уняться бы, да некому унять, не из кого своих выбирать стало. Что ни выбор – то на позор-погибель и выбранному, и выборщикам. На всякого мудреца довольно простоты. Куда ни кинь – всюду клин. Теперь видим – ни пророка, ни царя нет в отечестве своём. И мудро-таки праотцы наши сообща решили: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». А ведь и фряги таково делают, оттого и богатеют: выбирают себе капитаном умного иноземца, дабы друг другу не завидовать и диаволу не поддаваться в невольном плетении козней…
«Ты б уж издали от фрягов к делу давно известному переходил, Федорка», – подумал Воротынский.
Мстиславский как услышал:
– Самое время и нам о том же подумать, пока государя нашего выбранного шапка Мономаха совсем не раздавила. Пора звать крепкого иноземного князя добрых кровей и вручить ему, хоть на час, наш непорядок. Из какого же племени позвали князя наши праотцы? Из русов. Да кто те русы, и теперь никто разобрать не может, хоть сами так называемся…
«Тебе-то литвину, Гедиминовичу, уж точно не разобраться», – хмуро усмехнулся про себя Воротынский.
– Пришёл Рюрик с северной стороны. А на севере-то, где знали его, толкуют деды, едва ли не из свеев был он. Вот и у нас теперь выбор, раз нету русов на стороне, то одне свейцы и остаются, – продолжал разливаться Мстиславский, хотя все уже знали, как дело решать. – Не хана же звать! Не франка же с гишпанцем, кои тут в первую же зиму вымерзнут. Не аглицкого же короля. Там династия новая на трон взошла, ещё у себя-то не обтесалась – куда ей в такую даль глядеть, на наши просторы. Остаются соседи. Свейцы, значит. Один свей – Карл. Другой свей, брат его – король Речи Посполитой Сигизмунд. Вот и весь выбор наш. Оба сильны, чтобы замятню нашу решить, Вора со всеми ворятами и шайками их вычистить. Кто мне любезнее, мне уж известно, так, может, кто и за Карла свейского слово замолвит, отцы честные?
И уважительно глянул вбок на Воротынского, как бы вопрошая: «Так перевёл ли ты дух, князь Иван?»
Воротынский отвечал так, как все уж и без него думали – вроде как за всех пред Русью ночью и отчитывался. Сказал, что лютеранин похуже папского католика будет для Руси – во все тяжкие ереси Русь удариться может. Сказал, что свей будет править, как немец, а значит, хуже татарина века Орды. Рукою железной вместо баскаков, коих и ублажить можно, посадит комендантов и натащит наймитов со всей Европы. Будут беспрестанный грабеж и вавилонское столпотворение.
– Выходит, князь Иван Михайлович, ты недалече от меня думаешь… – с довольством проговорил Мстиславский, теперь видя, что опасаться новых фортелей от Воротынского не придется.
«Да тебе-то, литвину, считай, ляху наполовину, сладко так думать, а мне-то – в муку верижную», – вздохнул про себя Воротынский и продолжил:
– Далече – не далече, а только польза от Сигизмунда известная есть, – продолжил он. – Не у Карла, а у него чешутся руки прибить своих смутьянов, кои к нам рылами полезли и с коими мы тут сами позорно сладить не в силах. Опять же, что есть Речь Посполитая? Наполовину русь на юге и востоке солнца, и половина воевод у нее – русские или русины опапившиеся. И православие не в силах ляшский круль придавить, коли у него под властью вся Украйна православной осталась, а что ни уния – то пшик! Глядишь, и мы как-нибудь перемаемся-перегодим, пока новый Иван Калита среди нас не народится, передав семя новому Димитрию, Донскому победителю. А главное, в самой Речи Посполитой никогда порядка не было, однако ж размахнулась от моря до моря. Выходит, Господь пока ей благоволит. Хоть и папская у неё голова, да – не всё тулово… Вот искус и гложет под тем же временным Божиим благоволением чужой короне
