Он закрыл глаза. Даже кожа хранила память о ней. Он мог представить себе, как она прикасается к нему, слушая его рассказ. «В меня стреляли казаки». Как и отец, она будет им гордиться.
На раковине лежал потрескавшийся обмылок. Он вымыл лицо и волосы и долго отстирывал рубашку, пока кровь не вылиняла во что-то туманное и неопределенное.
Следующий поезд на Станиславов должен был уйти после полудня, но его отменили, чтобы перебросить солдат к югу. Люциушу велели прийти на следующий день. Он провел еще одну ночь на постоялом дворе и от беспокойства уже не спал. Он пришел на станцию с твердым отчаянным намерением прошагать весь путь до Надворной вдоль колеи, а оттуда уже до Лемновиц. Можно же просто идти вдоль путей, сказал он себе, Австрия готова на все, чтобы защитить железнодорожные пути, – хотя, следуя этой логике, русские готовы на все, чтобы их отбить. Но ждать он больше не мог. В галантерейной лавке Люциуш купил новый походный мешок, а в соседней пустой булочной – два последних печенья, за бешеные деньги.
Однако, к его удивлению, в этот день поезд на Станиславов отправлялся по расписанию.
До Станиславова он доехал в вагоне, из которого вытащили все сиденья. Там ему сообщили, что ветка до Надворной пока что действует и следующий поезд должен уйти наутро. В нем снова затеплилась надежда. Через день, говорил он себе, я снова буду с Маргаретой; всего-то и надо, что подождать день. Ночь он снова провел на постоялом дворе возле станции, но спать не мог; мысли о ней сплавлялись в такое острое желание, что в конце концов он отдался его власти, закрыл глаза и позволил воспоминаниям того утра накрыть его – мурашки на ее коже, прохлада ее мокрой груди. Комнатка была слишком тесна, чтобы по ней расхаживать, и ранним утром он пошел на станцию и шагал по платформе, пока не пришел станционный смотритель. Но ожидающих было немало, и когда он наконец протолкнулся сквозь толпу, тот велел предъявить приказ, о чем накануне не было никакой речи.
Что ему Люциуш и сказал.
– Без приказа не могу вас никуда послать. – Смотритель поковырял в носу грязным пальцем. – Место есть только для перебрасываемых солдат.
– Так я перебрасываюсь, – сказал Люциуш.
– Ну покажите свой приказ.
– Нет у меня никакого приказа. Я здесь был вчера, мне ничего не сказали. Я врач. Мне нужно добраться до моего госпиталя.
– А я вам говорю, что нужен приказ. Вы врач? Идите в медчасть. На Казимировской, на другом конце города. Поезд все равно задерживается; если поторопитесь, успеете еще, когда он днем отправится. – И смотритель снова обернулся к толпе.
На площади перед станцией Люциуш огляделся в поисках фиакра, но тщетно: все лошади были на фронте. Он пошел через старый город, время от времени ускоряя шаг до бега, спрашивая у прохожих, куда ему идти. Станиславов был первым большим городом, в котором он оказался за время службы, и он чувствовал нарастающую панику: тяжелая масса зданий, солидные квартиры, большая брусчатая площадь – все сбивало его с толку.
А ведь он – дитя имперской столицы; вот что сделали с ним горы.
Длинная Казимировская улица, петляя, уходила за пределы города. Он шагал почти двадцать минут и начал уже сомневаться, не ошибся ли. Еврей-бакалейщик в кафтане толкал перед собой тележку; он удовлетворенно кивнул, когда Люциуш упомянул районную медчасть. Только она не на Казимировской, она на улице Голуховского. Бакалейщик послал своего сына проводить Люциуша; маленький мальчик с длинными пейсами отнесся к своей задаче со всей серьезностью и отдал Люциушу честь, когда они дошли до нужной двери.
Здание замыкало шеренгу бараков, растянувшуюся на несколько кварталов. Он побывал в трех разных кабинетах, пока наконец не нашел нужного человека, майора медицинской службы по фамилии Карлович, с высоким лбом и крошечными стеклами пенсне на носу. Он задумчиво слушал рассказ Люциуша о том, как тот оказался отрезан от своего госпиталя, как нужно ему вернуться обратно. К облегчению Люциуша, майор согласился, что это дело «важное». Подождите минутку… Он вышел и оставил Люциуша одного.
На стене висела карта, на которой были отмечены места расположения полевых госпиталей и пути эвакуации, явно разработанные человеком, который с невероятным оптимизмом смотрел на любые географические препятствия: дорога от Лемновиц вглубь венгерской территории шла прямо через массив, как будто там никаких гор и в помине не было. Он представил, как посмеялись бы над этой картой солдаты с присущим им мрачным юмором. Но карта также ясно показывала надвигающуюся русскую дугу, и в этом уже не было ничего смешного.
Снаружи начался дождь.
За его спиной скрипнула дверь. Карлович. Он снова сел.
– Лебовицы эвакуированы.
– Лемновицы, – сказал Люциуш.
– Да, конечно, какая разница. Нам вчера сообщили новые сведения. После падения Коломыи все госпитали в секторе эвакуированы. Там все захвачено.
Люциуш почувствовал, что мысли его кружатся и эти вести он осознать не в состоянии. Он посмотрел на карту, словно надеясь на ее поддержку. Коломыя пала? Не может быть, он же там был два дня назад.
– Эвакуированы? – повторил Люциуш; голос у него сорвался, но он старался говорить спокойно. Нахлынули видения: беженцы, далекие пожары, крики и сверкающие сабли казацкого наступления. – Вы уверены? Но вы ведь знали бы, если бы госпиталь захватили до эвакуации персонала, да?
– Не могу отвечать за каждую незначительную полевую точку, – сказал Карлович. – Район эвакуировали, это все, что мне сообщили.
– А вы знаете, куда их забрали?
– Пациентов? – Карлович пролистал бумаги на столе, покачал головой. Южнее, наверное, сказал он, искренне стараясь помочь. Обратно через перевалы. Или на север, в Стрый или Лемберг. Или на запад, в Мункач. – Вряд ли на восток. – Было неясно, шутит ли он.
– А персонал? Сестры.
Чиновник недоуменно посмотрел на него.
– Знаю ли я, где медсестры? – Он усмехнулся. – Командование Четвертую армию не может найти.
– Прошу вас, – сказал Люциуш, не реагируя на шутку, движимый отчаяньем.
Карлович всплеснул руками:
– Слушайте, если кто-нибудь что-нибудь знает про личный состав медслужбы, это штаб местного командира вашей армейской группировки. В вашем случае – в Коломые.
– Но ведь Коломыя же пала, – сказал Люциуш.
Карлович осекся, осознав ошибку.
– Ну, мы уже это обсуждали. Я вам говорю все, что знаю. – Но Люциуш, видимо, выглядел таким несчастным, что Карлович сжалился. – Слушайте, – сказал он, – вы хоть знаете, к какому полку она приписана?
Люциуш не сразу ответил: до сих пор он говорил в общих словах – персонал, сестры. Но Карлович явно понял. Смысла скрываться не было.
– Она на добровольной службе. Монахиня.
– Монахиня? Ух ты. – Карлович мимолетно ухмыльнулся этой пикантной подробности. Он снял очки и провел ладонью по лицу, прежде чем снова их надеть. – Тогда никто ничего не знает, друг мой. Спрашивайте папу римского.
