как мясник – свиную тушу. Плескала кровь, трещали кости, отвратительно шипел воздух, покидая вспоротые лёгкие.
– Акрион! – позвал Кадмил. – Акрион!!
Тот остановил меч на полпути. Поднял голову. Лицо было замызгано кровью, волосы всклокочены. Глаза, словно варёные яйца – белые, огромные, безжизненные. И ещё он скалился, как зверь. Щерил клыки.
– Ха-х-х, – прошипел Акрион. – Х-х-хр…
Дверь вновь хлопнула. На пороге возникла великанская фигура. Грубое жреческое одеяние, мосластые лапы, плечи необъятной ширины. Кадмил сразу узнал этого человека.
Пригнув голову, чтобы не задеть потолок, у входа стоял Гигес.
Фимения всхлипнула. Заскребла ногами по полу, вжимаясь в угол, словно желала слиться воедино со стеной.
Акрион, не видя Гигеса, выпрямился. Пошатнулся. Отёр лицо, с отвращением посмотрел на красную, точно лакированную руку.
– Что… Что это? – спросил слабо.
Огромный жрец снялся с места легко, как рысь. Перепрыгнул труп стражника у двери. Отшвырнул в сторону опрокинутый Кадмилом стол. Взмахом ручищи смёл с дороги Акриона. Играючи выдернул из стены прочно засевшее копьё. Занёс над Акрионом – оглушённым, беспомощным.
«Меч», – раздался шёпот откуда-то извне.
В следующий миг Кадмил обнаружил, что стоит вплотную к Гигесу, а лидийский клинок – гнутая дрянная железка – по самую рукоять всажен в живот великана.
Гигес глянул на Кадмила сверху вниз.
«У него действительно заячья губа», – подумал Кадмил.
Жрец попятился. Опёрся на копьё, сел на пол. Потрогал эфес меча, торчавший из-под солнечного сплетения. Посмотрел на Фимению.
– Каве, – позвал он. – Имеда... Иббад бира.
Фимения застонала.
– Бира, Имеда, – прохрипел Гигес.
Свернулся на полу калачиком, подогнул ноги. Затих.
Остриё Кадмилова клинка торчало у него из спины.
– Вот именно, – буркнул Кадмил. – Пойдём домой. Все пойдём домой.
Он оглянулся. Акрион стоял на четвереньках, мотал ушибленной головой. Фимения, запутавшаяся в жреческом платье, возилась в углу, пытаясь встать.
В любое мгновение сюда могли ворваться все остальные стражники Эфеса. Сколько их там осталось? Две сотни? Три? Шума было достаточно, чтобы переполошить полгорода.
– Чтоб меня смерть поимела, – выдохнул Кадмил. Руки после драки ходили ходуном. Возвысив голос, он воскликнул:
– Суд рукопашный выбрал правых днесь! Кладница погребальная любого ждёт, кто смеет перечить благородному герою! Нет свыше нам запрета злом за зло платить, и вот повержены неправые! Свершилось!
Он протянул руку Акриону. Тот схватился, встал. Огляделся:
– Это… Это всё я?!.
– Пусть все врагами станут – был бы другом бог, – отозвался Кадмил. Силы его были на пределе. – Так следуй же стезёю Аполлона, герой!
Он закашлялся. Акрион шумно выдохнул. Глаза его приняли осмысленное выражение. Во всяком случае, хоть какое-то выражение.
– Что делать-то? – спросил он.
«До чего ж полезная штука эта «золотая речь», – подумал Кадмил.
– Уходим, – ответил он. Попытался улыбнуться, но губы дрожали, и улыбка вышла не особо выразительная. – Уходим, так как я и говорил в начале. Здесь из кухни выход был во двор, а там готовы взнузданные кони… Тьфу, опять стихами. Короче, руки в ноги и бежим!
Так и сделали. Акрион, весь в крови, шатаясь, тащил на себе полуобморочную Фимению. Кадмил шагал впереди: он заранее, утром наведался на кухню, якобы выясняя, что готовится к обеду, а на деле изучая пути отступления.
Кухня открывалась во двор. Лидийские дома были устроены по эллинскому обычаю – жилые помещения и сараи квадратом огораживали внутренний двор, перистиль. Только в афинских перистилях находилось место садику, бассейну или алтарю, а в Эфесе просто бродили по грязной земле куры, да лежали вповалку одуревшие от жары псы.
И здесь была конюшня.
В конюшне обнаружились кони. Те самые, которых Кадмил приобрёл с утра, два флегматичных мерина. Слава пневме, уже взнузданные и готовые к выезду. Один гнедой, другой – соловой масти. Третьего коня, увы, раздобыть не удалось.
Рядом с лошадьми ни жива ни мертва стояла подавальщица. В волосах застряли сухие травинки: видно, пряталась в сене, заслышав звуки боя. Кадмил сунул девчонке еще одного золотого льва, потрепал по щеке, оставив на коже карминовый след – кровь Гигеса.
– Да будут к тебе милостивы Артемида и Аполлон, сладкая, – сказал он. – Но чисто по-дружески советую: от обоих держись подальше.
Вскочил на гнедого. Крикнул:
– Ворота!
Подавальщица опомнилась, кинулась к воротам, потянула за створки. «Где её папаша? – с внезапной злостью подумал Кадмил. – Как за коняг двойную цену драть – тут как тут, а как подсобить в трудную минуту – оставил девку отдуваться». Он проследил, как Акрион помогает Фимении взобраться на коня, устраивается позади.
В любой миг могли появиться стражники. Потеряв терпение, Кадмил хлестнул поводьями своего гнедого. Гаркнул во всё горло:
– Эйя!!
Кони вылетели из ворот, едва не стоптав зазевавшихся кур. Расплескали копытами лужи, понеслись по извивам эфесских улиц. На скаку то и дело приходилось пригибаться, чтобы не задеть низкий скат крыши или верёвку с вывешенными тряпками. Откуда-то появилась свора собак – грязные, в комьях репейника, псы отчаянно лаяли, пылили за конями с пару стадиев, затем отстали, запыхавшись.
Солнце било в затылок.
Городская стена, ослепительно-жёлтая, манила обманчивой близостью, мелькала в просветах меж домами, вставала над крышами. Кони шумно, с храпом выдыхали в такт скачке. «Если жрецы подняли тревогу, – думал Кадмил, – если, кроме храмовых стражников, кто-то узнал, что сбежала верховная жрица, то ворота закроют. Придётся по воздуху. А ведь у них луки. Скверно».
Но, когда они свернули на главную улицу, мощённую гладким камнем, то увидели, что ворота открыты. Копыта гнедого и солового выбили сдвоенный ритм по булыжникам, впереди развернулась широкая площадь, и над ней – вожделенная стена. Стража на воротах была занята: отставив копья, воины деловито потрошили доверху набитую товаром повозку приезжего торговца. Примеривались, должно быть, какую содрать пошлину. Один вскинул голову, проводил взглядом несущихся во весь опор путников – но и только. Видимо, так был увлечён работой, что даже не заметил вымазанное кровью лицо Акриона.
И они вырвались на свободу.
За стеной, кажется, даже дышать стало легче – хотя, на самом деле, здешний воздух вовсе не способствовал свободному дыханию. В пригороде жил и работал мастеровой люд. Именно здесь делали знаменитый эфесский сафьян, вымачивая козлиные кожи в смеси гнилого навоза и мочи. Рядом красили шерсть для не менее знаменитых эфесских ковров. Из чего
