в круглой раме, висевшая на стене, оказалась прямо за головой хозяина кабинета и напоминала теперь крышку люка, из которого он высунулся, — сходство усиливалось тем, что над столом были видны только его голова и плечи. Несколько секунд он наслаждался произведенным эффектом, а потом встал, перегнулся над своим танком и протянул Татарскому руку:
— Леонид Азадовский.
— Владимир Татарский, — сказал Татарский, приподнимаясь и пожимая пухлую вялую ладонь.
— Ты не Владимир, а Вавилен. — сказал Азадовский. — Я про это знаю. Только и я не Леонид. У меня папаша тоже мудак был. Он меня знаешь как назвал? Легионом. Даже не знал, наверно, что это слово значит. Сначала я тоже горевал. Зато потом выяснил, что про меня в Библии написано, и успокоился. Значит, так…
Азадовский зашелестел разбросанными по столу бумагами.
— Что там у нас… Ага. Посмотрел я твои работы. Мне понравилось. Молодец. Такие нам нужны. Только вот местами… не до конца верю. Вот, например, ты пишешь: «коллективное бессознательное». Аты знаешь, что это такое?
Татарский пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слова.
— На уровне коллективного бессознательного, — ответил он.
— А ты не боишься, что найдется кто-то, кто знает отчетливо?
Татарский шмыгнул носом.
— Господин Азадовский, — сказал он, — я этого не боюсь. Потому не боюсь, что все, кто отчетливо знает, что такое «коллективное бессознательное», давно торгуют сигаретами у метро. В той или иной форме, я хочу сказать. Я и сам у метро сигаретами торговал. А в рекламный бизнес ушел, потому что надоело.
Азадовский несколько секунд молчал, обдумывая услышанное. Потом он усмехнулся.
— Ты хоть во что-нибудь веришь? — спросил он.
— Нет, — сказал Татарский.
— Ну хорошо, — сказал Азадовский и снова заглянул в бумаги, на этот раз в какую-то разграфленную анкету. — Так… Политические взгляды — что там у нас? Написано «upper left»[26]. Не понимаю. Вот, блядь, дожили — скоро в документах вообще все по-английски будет. Ты по политическим взглядам кто?
— Рыночник, — ответил Татарский, — довольно радикальный.
— А конкретнее?
— Конкретнее… Скажем так, мне нравится, когда у жизни большие сиськи. Но во мне не вызывает ни малейшего волнения так называемая кантовская сиська в себе, сколько бы молока в ней ни плескалось. И в этом мое отличие от бескорыстных идеалистов вроде Гайдара…
Зазвонил телефон, и Азадовский жестом остановил разговор. Взяв трубку, он несколько минут слушал, и его лицо постепенно сложилось в гримасу отвращения.
— Ищите дальше, — буркнул он, бросил трубку на рычаг и повернулся к Татарскому: —Так чего там про Гайдара? Только короче, а то сейчас опять звонить будут.
— Если короче, — сказал Татарский, — в гробу я видел любую кантовскую сиську в себе со всеми ее категорическими императивами. На рынке сисек нежность во мне вызывает только фейербаховская сиська для нас. Такое у меня видение ситуации.
— Вот и я так думаю, — совершенно серьезно сказал Азадовский, — пусть лучше небольшая, но фейербаховская…
Телефон зазвонил опять. Азадовский взял трубку, послушал немного, и его лицо расцвело широкой улыбкой:
— Вот это я хотел услышать! Контрольный сделали? Хвалю.
Видимо, новость была очень хорошей — встав, Азадовский потер руки, пружинисто пошел к встроенному в стену шкафу, достал из него большую клетку, на дне которой что-то быстро заметалось, и перенес ее на стол. Клетка была старой, со следами ржавчины, и походила на скелет абажура.
— Что это? — спросил Татарский.
— Ростропович, — ответил Азадовский.
Он открыл дверцу, и из клетки на стол вылез маленький белый хомячок. Посмотрев на Татарского маленькими красными глазками, он спрятал мордочку в лапки и потер нос. Азадовский Гладко вздохнул, достал из стола что-то вроде сумочки для инструментов, раскрыл ее и вы-дожил на стол пузырек японского клея, пинцет и маленькую баночку.
— Подержи его, — велел он. — Да не бойся, не укусит.
— Как его держать? — вставая с кресла, спросил Татарский.
— Возьми за лапки и разведи их в стороны. Как исусика. Ага, вот так.
Татарский заметил на грудке хомячка несколько зубчатых металлических кружков, похожих на часовые шестеренки. Вглядевшись, он увидел, что это маленькие копии орденов, выполненные с удивительным искусством, — кажется, в них даже мерцали крошечные камни, что усиливало сходство с деталями часов. Ни одного из орденов он не узнал — они явно относились к другой эпохе и напоминали регалии с мундира екатерининского полководца.
— Кто это ему дал? — спросил он.
— А кто ж ему даст, если не я, — пропел Азадовский, вынимая пинцетом из баночки короткую ленточку из синего муара. — Держи крепче.
Выдавив на лист бумаги каплю клея, он ловко провел по ней ленточкой и приложил ее к брюшку хомяка.
— Ой, — сказал Татарский, — он, кажется…
— Обосрался, — констатировал Азадовский, окуная в клей зажатую в пинцете бриллиантовую снежинку, — это он от радости. Оп…
Бросив пинцет на стол, он наклонился к хомячку и несколько раз сильно дунул ему на грудь.
— Сохнет мгновенно, — сообщил он. — Можешь отпускать.
Хомячок суетливо забегал по столу — подбегая к краю, он опускал мордочку, словно пытаясь разглядеть далекий пол, мелко тряс ею и пускался на другой край, где повторялось то же самое.
— За что ему орден? — спросил Татарский.
— А настроение хорошее. Что, завидно?
Поймав хомячка, Азадовский кинул его назад в клетку, запер ее и отнес обратно в шкаф.
— Почему у него имя такое странное?
— Знаешь, Вавилен, — сказал Азадовский, садясь за стол, — чья бы корова мычала, а твоя б молчала.
Татарский вспомнил совет не говорить и не спрашивать лишнего. Азадовский убрал наградные принадлежности в стол, смял испачканный клеем лист и швырнул его в корзину.
— Короче, мы тебя берем с испытательным сроком в три месяца, — сказал он. — У нас сейчас свой отдел рекламы, но мы не столько ее сами разрабатываем, сколько координируем работу нескольких крупных агентств. Типа не играем, а счет ведем. Так что будешь пока сидеть в отделе внутренних рецензий, на третьем этаже в соседнем подъезде. Мы к тебе приглядимся, подумаем, а потом, если подойдешь, переведем на более ответственный участок. Видел, сколько у нас этажей?
— Видел, — сказал Татарский.
— Вот то-то. Пространство для роста не ограничено. Вопросы есть?
Татарский решился задать вопрос, мучивший его с первого момента встречи.
— Скажите, господин Азадовский, я вчера видел клип про какие-то пилюли — это не вы там играли доктора?
— Ну я, — сухо сказал Азадовский. — А что, нельзя?
Отведя взгляд от Татарского, он взял трубку и открыл записную книжку. Татарский понял, что аудиенция окончена. Нерешительно переступив с ноги на ногу, он поглядел на ковер.
— А можно ли…
Азадовский понял его с полуслова. Улыбнувшись, он вытащил соломинку из вазочки и кинул ее
