справедливостью. Не хочу быть пессимистом, Росер, но ваша свекровь, скорее всего, погибла…
— Я знаю. Карме предпочитала смерть изгнанию. Она рассталась с нами по пути во Францию и исчезла ночью, не попрощавшись и не оставив никаких следов. Если у вас есть какие-то контакты в Каталонии, может, вы спросите про нее?
— Дайте мне ее данные, я попробую что-нибудь сделать, но не хочу вас обнадеживать, Росер. Война — это смерч, оставляющий на своем пути страшные разрушения.
— Я понимаю, дон Джорди.
Карме была не единственной, кого разыскивала Росер. Нерегулярно, но довольно часто она приходила в посольство Венесуэлы, в особняк, расположенный в пышном саду, где разгуливал одинокий королевский павлин. Посол Валентин Санчес был по натуре сибаритом и любителем хорошей кухни, тонких вин и особенно музыки. Он принадлежал к племени музыкантов, поэтов и мечтателей. Несколько раз он ездил в Европу, чтобы приобрести партитуры, преданные забвению, а в музыкальном салоне у него хранилась великолепная коллекция инструментов: от клавесина, на котором играл Моцарт, до наиболее ценного экспоната, настоящего сокровища, — доисторической флейты, вырезанной, по словам владельца, из бивня мамонта. Росер держала при себе сомнения насчет подлинности клавесина и флейты, но была благодарна Валентину Санчесу за книги по истории искусства и музыки, которые он давал ей читать, и за честь быть единственной, кому разрешалось пользоваться некоторыми экспонатами коллекции. Однажды вечером, когда посетители ушли, Росер ненадолго задержалась в посольстве, чтобы за рюмочкой ликера обсудить с гостеприимным хозяином одну смелую идею, навеянную коллекцией посла, — создать оркестр старинной музыки. Тема увлекла обоих: она будет руководить этим оркестром, а он — его патронировать. Прежде чем попрощаться, Росер набралась храбрости и попросила посла помочь ей разыскать одного человека, которого она потеряла во время исхода из Барселоны.
— Его зовут Айтор Ибарра, и он отправился в Венесуэлу, у него там живут родственники, они заняты в строительстве, — сказала Росер.
Через два месяца ей позвонила секретарь посольства и сообщила, что Иньяки Ибарра-и-Ихос — владелец фабрики строительных материалов в Маракаибо. Росер написала по указанному адресу несколько писем, хотя понимала: это все равно что сунуть записку в бутылку и бросить в море. Ответа она не получила.
Плохое самочувствие Офелии, которое в течение нескольких месяцев было предлогом для отсрочки свадьбы с Матиасом Эйсагирре, подтвердилось в начале следующего года, когда Хуана Нанкучео стала догадываться, что девушка беременна. По утрам ее мучила рвота, которую Хуана тщетно пыталась лечить отваром из укропа, имбиря и тмина, а вскоре женщина заметила, что вот уже девять недель в ванной комнате Офелии в корзине для мусора нет использованных гигиенических прокладок. В одно такое утро, когда Офелию выворачивало наизнанку в туалете, Хуана встала перед ней, уперев руки в боки.
— Ты скажешь мне, с кем ты сладила, прежде чем об этом узнает твой отец, — проговорила она с вызовом.
Офелия была абсолютно невежественна в вопросах физиологии; до того момента, когда Хуана спросила ее, с кем она сошлась, она никак не связывала свое плохое самочувствие с Виктором Далмау, объясняя его каким-то кишечным вирусом. Только тогда она поняла, что произошло, и от ужаса у нее перехватило дыхание.
— Кто этот человек? — настаивала Хуана.
— Я лучше умру, чем скажу тебе, — прошептала Офелия, обретя дар речи. Таков был ее единственный ответ на протяжении последующих пятидесяти дет.
Хуана взяла решение вопроса в свои руки, полагая, что молитвы и домашние средства помогут уладить ситуацию, пока семья еще ничего не подозревает. Она воздала подношение из нескольких ароматических свечей святому Иуде, оказывавшему услуги всех видов, а Офелии давала чай из душицы и руты и вводила ей в вагину стебли петрушки. Хуана выбрала руту, хоть и знала, что та ядовитая, так как считала, что язва желудка — меньшее зло, чем уачо, то есть бастард. Неделя прошла без каких бы то ни было результатов, кроме разве что усилившейся рвоты и непреодолимой слабости Офелии, и тогда Хуана решила открыться Фелипе, единственному человеку, которому всегда доверяла. Прежде всего, она велела ему поклясться, что тот никому ничего не скажет, но, когда она изложила суть дела, Фелипе убедил ее, что такой серьезный секрет им двоим не вынести.
Фелипе нашел Офелию в постели, она лежала, скрючившись от боли в животе, вызванной рутой, и тряслась от страха.
— Как это произошло? — спросил он, стараясь сохранять спокойствие.
— Как происходит всегда, — ответила она.
— В нашей семье такого никогда не было.
— Это ты так думаешь, Фелипе. Это происходит каждую минуту, просто мужчины об этом не хотят знать. Это женские тайны.
— С кем ты?.. — начал он и умолк, подыскивая слово, чтобы не обидеть ее.
— Лучше умру, чем скажу, — повторила она.
— Тебе придется сказать, сестра, поскольку единственный выход из создавшейся ситуации — выйти замуж за того, кто это сделал.
— Это невозможно. Он живет не здесь.
— Что значит «живет не здесь»? Где бы он ни был, мы его найдем. И если он на тебе не женится…
— Что ты сделаешь? Убьешь его?
— Ради бога, Офелия! Что ты такое говоришь?! Я поговорю с ним по-мужски, а если и это не даст результата, вмешается папа…
— Нет! Только не папа!
— Но надо что-то делать, Офелия! Скрыть беременность невозможно, скоро все обо всем узнают, и будет страшный скандал. Я помогу тебе, чем только смогу, обещаю.
В конце концов они решили все рассказать матери, чтобы она как-то подготовила мужа, а дальше будет видно. Лаура дель Солар приняла новость убежденная, что это Господь Бог требует от нее уплаты по счетам. Драма Офелии — часть той цены, которую она задолжала Небесам, а другая часть, более дорогая, это сердце Малыша Леонардо, которое бьется то слишком часто, то затихает. Малыш неотвратимо угасал, а его мать, погрузившись в молитвы и в общение со святыми, не хотела принимать очевидное. Лауре показалось, будто она утопает в густой грязи и тащит за собой всю семью. У нее тут же началась головная боль, словно в затылке колотили железные молоточки, зрение затуманилось, так что она ничего не видела перед собой. Как она скажет обо всем Исидро? И что могло бы смягчить удар? Надо немного подождать, быть может, милостью Божьей проблема разрешится сама собой — беременность часто замирает еще в утробе, — но Фелипе убедил Лауру: чем дольше они ждут, тем труднее будет справиться с ситуацией. Он сам предложил взять на себя разговор с отцом и, пока Лаура и Офелия, притаившись в глубине дома, молились с самозабвением мучениц, закрылся с ним в библиотеке.
