показывающий дьявольскую сущность в безмерной жадности владык, в жестокости народа, готового растерзать всякого, кто не разделяет их мести.
- Подожди, – голос наполняется возмущением и негодованием, отбрасывающего поодаль вуаль безразличия. – Безумие… месть… не обо мне ты ли говоришь, господин священник? – и, высунув руку за окно, почувствовав каждой клеточкой тела скорость ветра, его холод и как скорость вкупе с поветрием ласкает кожные покровы, чуть легче продолжает. – Скажи, тогда, почему твой Бог не вмешался и не спас её? Она же подобна ангелу… была. Она не сделала ничего плохого… ничего. Может, ответишь, почему твой Бог не вмешается в происходящее и не установит царствие свое и не покарает всякую нечисть? Не избавит нас от страданий и болезней? – Возмущения Маритона множатся одно за другим, как километры на спидометре.
В ответ парень лишь погладил бороду и едва-едва улыбнулся, понимая историческую даль и древность сей спора, таинственно помалкивав. Но спустя минуту, пока вопросы Маритона усядутся подобно взъерошенной пыли, решается ответить на такой упрёк веры:
- Вы всегда ратуете за свободу выбора, но может ли быть свобода, если очевидна истинность бытия? Господь, даёт нам выбор – быть с ним или пойти по иному пути. Исторгнув Бога из жизни, трудно взывать о помощи к нему.
- Красивое оправдание.
- Скажи, тебе нужен голос? Нужен ответ от Него? Сначала смирись, отвергни помыслы о мести и направь пыл свой в размышления рациональные. Покорись случившемуся, ибо Господь наш открывается только смиренным, а остальным противится.
- Мне трудно, – неожиданно тяжело заговорил Маритон, с вновь нахлынувшей болью на сердце. – Я думаю, к Богу вашему могут прийти только те, у кого всё в порядке с душой. А моя рассечена и брошена.
- Ошибаешься. Именно он и может собрать твою разбитую душу воедино. Нужно только смириться с произошедшим, – Флорентин удивился, что за несколько минут разговора умудрился столько узнать о новом знакомом. Ибо когда они собирались и бежали из Домена в Домен, Маритон только угрюмо и безмолвно помогал им, откупаясь от общения только парой обыденных фраз, из которых ничего нельзя было понять, но сейчас он иной, смог, хоть и не до конца, открыть душу.
- Может и так, – чугунно молвит Маритон. – Может и так.
«Именно так и будет» - мысленного проговорил служитель культа, вернувшись к размышлениям о дороге.
Обстановка вокруг постепенно меняется – трава становится невзрачнее, как будто крепкой рукой тотального коллапса из неё выдавили всё жизнь. Но не резко, а постепенно природа меняет свой облик – километра за километром становится всё мрачнее, словно беженцы въезжают в тёмную фэнтезийную страну Мордор. Только небосвод остаётся такими же молочным и перистым, покрытым лёгкой пеленой из разрозненных облаков, сквозь которые прорываются лучи солнца. И естественно все заметили это. Сам воздух, который стремится просочиться в кабины машин, медленно, но верно приобретает оттенки железа и спёртости, промышленного отравления, становится плотнее.
- Почему же всё так…
- Меняется, – неожиданно договаривает за Флорентином Маритон и, видя в глазах товарища знатное удивление и небольшое ошеломление, переходит к пояснению. – По привычке сказал, прости.
- Какой такой привычке, если не секрет?
- Да есть одна, – края тяжёлых суровых, отлитых металлом губ Маритона, поднялись, символизируя нечто похожее на улыбку, а по местности у сердца поползло ощущение тепла. – У нас была забава – договаривать фразы друг за другом.
- В смысле, у тебя и Анны?
- Да. У нас. Мы часто договаривали фразы друг за другом. Друзья всегда удивлялись этому.
- Думаю, это было отрадно для тебя?
- Именно так.
Пока колонна автомобилей миновала ещё один километр, окружающая среда приобрела удручающий вид, несущий страшную тяжесть для глаз, десятком минут ранее наблюдавших красочные и изумительные пейзажи. Теперь всюду стелется жуткая и пугающая трава – жёлтая химинка, а это единственное растение, которое приспособилось к жуткому окружающему миру. Ни цветов, ни цветастых растений – ничего, лишь поле бледно-жёлтого полотнища, не похожего даже на живую пшеницу. Смерть и тусклость красок поселились тут.
- Странно, что войны и жадность оставили в живых хоть какое-то подобие природной жизни. – Зловредно сказал Маритон.
- Странно, что они не изничтожили совсем?
- Да.
- Ну, тогда это может значить одно – мы приближаемся к границе с Этронто.
- Этронто? Никогда не слышал об этом городе. – Речь тут же трансформируется в незначительный сарказм. – Похоже, не такое уж и значимое поселение.
- Ошибаешься. У этого мегалополиса богатая история, в конце концов, ознаменовавшаяся гражданской войной и всё закончилось недавним наступлением Рейха, куда мы и едем.
- Расскажешь, если есть время?
- Нам до поста ещё полчаса ехать, – почесав праву руку, вцепившуюся в руль, сухо отвечает Флорентин. – Так что можно.
- Буду слушать с нетерпением.
- Всё началось давно, так давно, что не помнит момента возникновения города, известно лишь, что это был огромный итальянский мегалополис с миллионами трудолюбивых и славных жителей. Во времена рассвета это был оплот индустриальной и городской мощи, производственной неоспоримости и великой власти. – В словах Флорентина Маритон фибрами души улавливает напор восхищения и мотив скорби, от осознания утраченного великолепия былых времён. – Высокие, в сотни этажей небоскрёбы, спорящие о своём величии друг с другом. Блестящие и сияющие шпили устремлялись на такую высоту, что складывалось впечатление, словно они подпирают саму небесную твердь. Жизнь города определяли старые добрые управленцы, живущие бок о бок с народом и определяющие его жизнь – мэр, городская дума и администрация. Все они заботились о благе народа тысячах итальянцев, мужчин и женщин, делая их счастливыми. Работа и труд, любовь и семья, размеренность и праздники, здоровье, медицина и спорт – всё это развивалось и цвело пышной панорамой растущей статистики. Ты только представь себе чистый ухоженный город, где рядом друг с другом существуют высокотехнологичные и футуристические дома, вместе с эпохальными кафе, в стиле века восемнадцатого от рождества Христова.
- Слишком хорошо.
- Было раньше, – печально подмечает Флорентин и с пущей скорбью продолжает. – Господь допустил бедствие прошлого, чтобы мы смогли понять, что отступились от верного пути, с которого сошёл и Этронто, став обычным городом распущенности и похоти. Когда мировые финансовые и экономические системы рухнули, когда деньги стали фантиками и сам мир пошатнулся от кризиса, когда жадность «власть имущих» достигла апогея – жуткая рука кризиса
