крестов, которые мне приходилось нести, самым тяжелым был лотарингский». Репортеры разом заметили, что на первом же приеме министр иностранных дел лорд Хьюм демонстративно отказался от предложенной ему французской сигареты. Данкен Сэндис, тогдашний министр по делам колоний и Сообщества наций, назвал де Голля «заблуждающимся человеком, который считает, что Франция - это Европа, а он - это Франция».
Париж не остался в долгу.
- Меня охватывает меланхолия, - обронил будто бы де Голль на приеме в Елисейском дворце, - при виде Британии, стремящейся к Соединенным Штатам, ибо она рискует стать американским коммивояжером.
Отношения между Парижем и Лондоном были испорчены вконец. Английское правительство «позаботилось» тогда даже о том, чтобы отменить намеченный на март визит в Париж принцессы Маргарет, сестры королевы, которая должна была присутствовать на благотворительной кинопремьере фильма «Лоуренс Аравийский» и завтракать с президентом Франции в Елисейском дворце.
Но брюссельское фиаско не было для Британии только дипломатической неудачей. «То, что произошло, - заявил Эдвард Хит, вернувшись в Лондон, - является жестоким ударом для всех тех, кто верит в истинную Европу». «Верующим в истинную Европу» было, однако, не привыкать к ударам судьбы. Они пережили и этот. Для Макмиллана же удар оказался роковым. Через несколько недолгих недель тему «Общего рынка» как ветром сдуло со страниц легко приспосабливающихся к обстановке лондонских газет. «Непогрешимый», «невозмутимый», «непререкаемый» «чудо-Мак» как лидер потерпел крах.
И, как если бы этого удара было мало, последовал второй: «афера Джона Профьюмо».
Недовольство промышленных кругов положением дел в стране угадывалось даже невооруженным глазом. Они были явно неудовлетворены «нераспорядительностью» правительства и ставили под сомнение способность «истэблишмента» выправить положение. Складывалось совершенно отчетливое впечатление, что они делали серьезную заявку на увеличение собственной роли в определении общей политики страны. Но чтобы вам, читатель, было понятно значение этой кампании, я должен сделать некоторое отступление.
Наши представления о механизме власти в капиталистических странах в значительной мере основаны на обобщениях из опыта Соединенных Штатов. Это естественно. О США пишут уйму, и в деталях. Европейские державы берут по большей части скопом: на каждую в отдельности места в газетах нет. Нам довольно хорошо известна роль американских промышленных магнатов в экономике этой страны. Школьник старшего класса с ходу выпалит по меньшей мере полдюжины имен крупнейших воротил американского бизнеса. Династии Фордов и Рокфеллеров, Меллонов и Дюпонов, Гарриманов - кто не слыхал о них! Их непосредственное участие в делании американской политики само собой разумеется. Ведущие промышленники кочуют за океаном из директоратов монополий в правительство и обратно, как переезжают из городских апартаментов в загородную виллу. Фраза Чарльза Вильсона, в свое время министра обороны США: «Что хорошо для «Дженерал моторс» - то хорошо для Америки» - стала хрестоматийной. И мы непроизвольно переносим подчас эти американские мерки на Европу, не всегда задумываясь, подходят ли они. А между тем, например, ни одного из членов кабинета Макмиллана нельзя, строго говоря, отнести к числу наследственных промышленников. Дельцы, представители финансовых фамилий были. Промышленников, за исключением очень кратковременного пребывания на посту министра - не члена кабинета - партнера электронной фирмы Ферранти, не было. Труба пониже и дым пожиже? Как сказать…
В первой десятке крупнейших корпораций капиталистического мира две английские - «Ройял Датч шелл» и «Юнилевер». В 1964 году они занимали в этом списке соответственно четвертое и шестое места. Степень концентрации экономической мощи в Англии выше даже, чем в Америке. Бюллетень Оксфордского института статистики констатировал в 1961 году, что одному проценту взрослого населения Британии принадлежали 43 процента всех капиталов страны; в Америке (в 1954 году) на долю верхнего слоя - тоже одного процента населения - приходилось 24 процента всех личных богатств. По подсчетам упомянутого бюллетеня, 20 тысяч человек в Англии располагали более чем по 100 тысяч фунтов стерлингов каждый, или по четверти миллиона фунтов в среднем. Эти цифры включали, конечно, и землевладельцев и финансистов. Но и промышленники не были среди них пасынками. Ведущие английские корпорации крупнее в масштабах своей страны, чем американские в масштабах США. Фамилии британских промышленных магнатов? Они почти не встречаются в наших газетах. Они не часто появляются даже на страницах английских газет. А между тем они распоряжаются колоссальными суммами. Ежегодный доход «Шелл» - 3,3 миллиарда фунтов в 1963 году - равен половине всех бюджетных доходов британского правительства. Он больше национального дохода Швейцарии и почти втрое больше - Греции. «Шелл» добывает седьмую часть всей нефти западного мира. Танкерный флот компании - крупнейший в мире. В империи «Шелл» 500 филиалов, разбросанных по всему свету. Влияние ее представителей в иных странах сильнее, чем дипломатов правительства ее величества. За десять последних лет компания вложила более трех миллиардов фунтов в расширение своего бизнеса. Половина всех доходов Британии от заморских инвестиций поступает от операций «Шелл» и действующей с ней в паре второй нефтяной компании «Бритиш петролеум», акции которой на две пятых принадлежат британскому правительству.
Ни один англичанин не проживет и недели без того, чтобы не купить что-нибудь у «Юнилевер». Этот концерн объединяет четыре сотни различных фирм и компаний, которые выпускают на рынок товары 1200 наименований - от мыла и стирального порошка до свежезамороженных фруктов и готовых блюд на тарелочках из алюминиевой фольги. Ежегодная прибыль концерна оценивается в 100 миллионов фунтов. В его платежных ведомостях числится 23 тысячи одних управляющих.
«Импириэл кемикл индастриз» несколько меньше первых двух по масштабам своих международных операций, но, в отличие от «Шелл» и «Юнилевер», находится полностью в руках англичан. В компании занято 93 тысячи человек, но пропорция капиталовложений на каждого рабочего здесь одна из самых высоких в мире.
Дело, однако, не только в десяти- и девятизначных цифрах, которые являются фирменными марками мощнейших в Британии промышленных корпораций, трестов и монополий. «Промышленный класс, - прочел я однажды в «Файнэншл таймс», - наиболее динамичный класс нашего общества. И если нам суждено видеть экономическое возрождение Британии, оно будет достигнуто благодаря, скорее, усилиям шестисот высших управляющих, нежели благим призывам шестисот ораторов». Так прежде вопроса здесь не ставили. Считалось, что шестьсот парламентариев делают свое дело, промышленники - свое: разделение труда считалось не только приемлемым, но и необходимым. Теперь контраст между правительством «любителей» и профессионализмом дельцов резал глаз.
В министерствах Уайтхолла ученые были на положении «советников», «консультантов», с мнением которых считались лишь постольку поскольку. В «Импириэл» кемикл индастриз» (Ай-Си-Ай») исследователи составляли девятую часть всех служащих компании. Министром науки в правительстве Макмиллана был лорд Хэйлшэм, «тертый политик», но никак не ученый. Из пятнадцати директоров
