как бер, тоже еще слаб, и не осознает в полной мере свои возможности, да и город этот ваш вонючий лишает его сил. Как и зелья этой ведьмы. — голос Глеба Ивановича стал жестким, слова звучали хлестко. — Увидел бы овцу эту драную, что бера Кирилла в спячку загнала, разорвал бы на месте. Понимаешь, нам — двуликим, нельзя без своего зверя. Вот Киру сейчас почти сорок лет. А обернись он раньше— он бы выглядел моложе. Да и фигура была более внушительная. Ну вот хотя б, как у меня. Нельзя берам жить в людских городах. Там они чахнут и слабеют. Поэтому, — взглянул на меня серьезно, — Как только все закончится, переезжайте к нам. Тут и тебе хорошо будет, и правнуку моему будет полезно, и Кириллу.
Я задумалась. А так лия зависима от города и от благ? Вот взять, например, дом Глеба и Шуры. Есть канализация, есть сантехника, вода, есть электричество. Словно это не глухая деревенька в глубине тайги, а эдакий наглухо закрытый котеджный поселок. Воздух чистый, без машинных выхлопов, нету шума, что так раздражал в городе. Да, нет магазинов и мест развлечения, но как-то же живут там люди? Шура говорила, что в их поселке живет семья людей, и еще пару человек. Как они туда попали, я не спрашивала, но сам факт. Беры к ним относятся, как к своим соседям. Да и прав Глеб, будущему ребенку там будет лучше. А как вырастет, то сам решит, жить в городе или в поселке.
Погладив живот, отвечаю:
— Дядь Глеб, я вот прям ни разу не против жить в поселке, но будет так, как решит Кирилл.
На что Глеб Иванович почти что неприлично заржал:
— Варрварра, солнце ты наше. Будет так, как решишь Ты. Неужели не поняла до сих пор, что беры — те еще подкаблучники? Словечко то какое придумали, «подкаблучники». Бер сделает все для своей самки, чтобы и она, и потомство, были в хороших условиях, ни в чем не нуждались, и были счастливы. Для беров это не пустые слова, внучка. Это для других он злой и агрессивный. Но не для своей пары. Не заметила за моим оболтусом такого? А ведь он не хотел тебя брать обратно в город, когда вы в первый раз у нас были. Но ведь взял же.
Его слова заставили задуматься. А ведь и правда. Я ожидала скандала, что начнет возражать. Нет, он честно пытался меня уговорит побыть с его стариками, пока он все решит в городе. Но скандала не вышло. Мое «нет», его тяжелый вздох.
— Дядь Глеб, я вас наверное достала уже с вопросами.
— Кто-то же должен тебя просветить, раз это пиз…оболтус не удосужился, — хмыкнул Глеб Иваноич.
— Я что спросить хотела. Почему вы меня не задрали, когда обернулись? Я же ведь не ваша пара.
— А почему я должен был тебя задрать? Я ж не зверь какой, — хохотнул он получившемуся каламбуру.
— А как же… Ведь беры, когда оборачиваются, не могут контролировать своего зверя.
— Кто сказал? — нахмурился дед Кирилла.
— Так Кирилл, да Нина.
— А, ты про это. Варь, такое случается очень редко, и тот парень, про которого тебе наверняка рассказывал мой внучок, просто оказался не в том месте и не в то время. Печальная история вышла. Понимаешь, его ведь заманили в то село. Он с детства был с чудинкой, в плохом смысле слова. У Беров, как и людей, тоже могут быть проблемы с головой. Уж не знаю, что там произошло потом, но что случилось, то случилось. Беры, в большинстве своем, всегда контролируют себя. А ты — наша. Ты женщина моего внука, тем более, носишь под сердцем его ребенка. Никто. Никогда. Не тронет. Беременную самку, — произносит, четко выделяя каждое слово. — Это в крови. Самки, свои, чужие, беременные или нет, как и дети, кстати, они неприкосновенны. Никто не смеет их тронуть. За это следует жестокое наказание, вплоть до казни. Да да, Варь, у нас тут с законами строго. Обидел самку или детеныша— будешь отдан на растерзание их самцу, мужу и отцу. Или же главе поселка, — он криво улыбнулся, кинув взгляд на свои внушительные кулаки.
— А как же суд? — удивилась я.
— Суд? Оставь это для мира людей. Людской суд не справедлив и не честен. Преступление против самок и детей можно искупить только кровью. Таков закон.
— А если ошибка? — не сдавалась я. Разговаривать с дедом Кирилла было интересно и увлекательно. — А если наказали не того?
— Варя, мы в любом случае учуем запах того, кто виноват. Мы— не люди. Помни об этом. Мы— звери. И звери опасные. — он втянул в себя воздух, и продолжил — Вот я точно знаю, что у тебя во внутреннем кармане пачка сигарет. Или вот как я узнал раньше тебя и Кирилла, что вы правнука мне заделали? То то же. Мы, кстати, почти пришли. Вон, смотри. — Глеб Иванович отодвинул в сторону ветки, и я увидела небольшое поселение в низине, окруженной непроглядным лесом. Если заимка Глеба выглядела, как избушка на курьих ножках, то тут домики напоминали обычные деревенские избы.
— Помни, от меня ни на шаг, ни с кем не говорить. — снова напомнил Глеб Иванович и мы стали спускаться вниз.
24.1 Кирилл Коновалов
Женская рука коснулась моей головы нежно, почти невесомо.
— Кирюша, сынок. — тихо прошелестел приятный, грудной голос, и я открыл глаза.
Я лежал на той же подстилке, в той же камере, вот только я был человеком, и не было цепей, что сковывали мои руки, и не было ошейника. Моя голова покоилась на ногах у не высокой, слегка полноватой женщины в светлом одеянии. В этом овале лица, в этих глазах, в форме губ было столько знакомого.
— Ты кто? — спросил я, зная ответ.
Это была моя мама. Мама. Мама, которую я видел в последний раз, когда мне не исполнился еще и год. Мама, которую убил мой отец.
— Сынок, я так по тебе скучала, — она гладила меня по голове, по плечам. — Ты так вырос за это время. — она грустно улыбалась. — Прости, что не была рядом с тобой. Прости, что не смогла вырастить тебя. Но то, что я вижу, мне определенно нравится. Мама с папой справились, ты вырос сильным мужчиной. У нас мало времени, Кирюш.
Я хотел ей что-то ответить, но не смог. Ком стоял в горле, не давая произнести и звука. Глаза начинало щипать. Это что, слезы? Я плачу?!
Теплые
